– Отпадает, – сказал Пафнутьев, по-звериному урча над тарелкой. – Три килограмма на базаре – это моя недельная зарплата.
– Ну и что? – удивился Халандовский. – Тебе не надо каждый день бегать на базар. Достаточно, если пригласишь меня раз в три месяца.
– Это можно.
– Продолжаю... Ты берешь мясо, натираешь его всеми приправами, какие только есть в доме. Потом посыпаешь его всем, что подвернется под руку. Берешь тонкий, длинный, острый нож. Этим ножом, тонким и длинным, пронзаешь мясо в разных направлениях до середины куска и запихиваешь в надрезы сушеный кориандр, мускатный орех, черный перец.
– Остановись, – сказал Пафнутьев, обессиленно откидываясь на диванчик. – У меня началось повышенное, неуправляемое слюноотделение. Есть опасность захлебнуться.
– Намек понял, – сказал Халандовский и наполнил рюмки. – Но главная тайна, Паша, тебе еще неведома. Она заключается в том, чтобы определить момент, когда необходимо вынуть мясо из духовки. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Вынешь раньше – оно, простите, сыроватое. Вынешь позже – сухое. Это мясо ты можешь назвать сухим?
– Ты вынул его вовремя, Аркаша. Но как узнать, что заветная минута наступила?
– Только опыт, Паша, только опыт. Годы неустанных усилий, и ты сможешь определять этот краткий миг по форме облака за окном, по лаю соседской собаки, по тому неистовству, которое охватывает твоего кота, ошалевшего от колдовских испарений. Ну и, конечно, угадать эту, как ты говоришь, заветную минуту можно по запаху, цвету, вкусу того мяса, которое томится у тебя в духовке! По трепету собственных ноздрей!
Халандовский чокнулся с Пафнутьевым и, не произнеся ни единого слова, выпил. Да так и остался сидеть на диване, даже забыв поставить стопку на стол.
– Мысли посетили? – поинтересовался Пафнутьев.
– Может быть, может быть, – несмотря на совершенно потрясающую водку, невообразимо прекрасную закуску, Халандовский оставался печален и отрешен. Скорее из вежливости, нежели от радости, он вскрикивал время от времени, произносил нечто поддразнивающее, но от Пафнутьева не укрылось истинное его настроение.
– Слушаю тебя, Аркаша, – сказал он.
– Слушаешь? – Халандовский был не в силах сразу покинуть те мысленные пещеры, провалы, чащобы, в которых он только что блуждал. – Помнишь, Паша, совсем недавние времена, когда лучшие люди страны, к которым я отношу и нас с тобой, собирались вечерами на пятиметровых кухнях и за паршивой водкой без устали трепались, искали какую-то там истину, возмущались и клеймили, воздевали, как красиво воздевали руки к небу!
– Помню, – обронил Пафнутьев.
– А сейчас мы сидим в большой комнате, пьем неплохую водку, закусываем не самым худшим образом... А говорить не о чем. Не о чем, Паша, говорить.
– Ну, почему же, – попробовал возразить Пафнутьев, но Халандовский широким и гневным взмахом руки, красным махровым рукавом халата заставил его замолчать.
– Нам все ясно, Паша. Страшно, когда все ясно и говорить