А на следующий день из бешеного бульдозера оборотень превратился в бракованные трубы, потом – в обыкновенный грипп, в обильную партию водки для поселкового магазина, в неожиданное бегство двух специалистов, без которых бригада водолазов простояла почти неделю…
Но когда дела на Проливе шли отлично и ничто не мешало работе, а из министерства не забывали присылать поздравления к праздникам и пожелания новых трудовых успехов, когда ему никто не объявлял выговоров, а наоборот, даже снимали прежние, Панюшкин настораживался. И спешил, спешил, стараясь выиграть час, сутки, – оборотень не мог оставить своих козней, он опять что-то затеял, он опять где-то совсем близко. Казалось бы, и трубы в достатке, и погода хорошая, и сварщики не думают уезжать, а Панюшкиным овладевало беспокойство, и он сутками не уходил с Пролива, наверняка зная, что все это не может продолжаться слишком долго, что оборотень притаился, может быть, вон за той сопкой, под тем листком календаря, прилетел в самолетике, который кружит над Поселком, заходя на посадку.
Слушая отчеты водолазов о том, что трубы в траншею легли отлично, как в постельку, и никакая сила не вырвет их оттуда, Панюшкин радовался как ребенок, хлопал себя ладонями по коленям, рассказывал занятные истории, а потом вдруг умолкал, замыкался, будто почувствовав боль в сердце, будто его беззаботный смех мог озлобить оборотня…
– И в воздухе сверкнули два ножа, – вслух проговорил Панюшкин, не отрывая взгляда от отчета. И повторил: – Два ножа. Пираты затаили вдруг дыхание. Все знали атамана как вождя… И как удивительного мастера по делу фехтования. Да, все знали атамана как вождя и большого специалиста в фехтовальном деле…
– У вас неприятности, Николай Петрович? – в дверях стояла Нина – машинистка, секретарь, курьер и еще бог знает кто. В общем, правая рука Панюшкина. – Раз, думаю, дело до ножей дошло, значит, что-то будет, – сказала Нина без улыбки низким, сипловатым голосом.
– Обязательно что-то будет. И неизбежно что-то кончилось. Это всегда так, Нина, – Панюшкин сдвинул в сторону все бумаги и на освободившееся место положил сцепленные ладони. – Ох, Нина, и давно же у нас праздника не было!
– Про пиратов хочется спеть?
– А ты думала как! Понимаешь, Нина, – Панюшкин встал из-за стола, прошелся по кабинету. – Гарри-то, оказывается, не зря был столь угрюм и молчалив. Нет, не зря. Он уже знал, что Мэри ему изменила. Но известно ему было далеко не все, он не знал главного – она его любила! – Панюшкин предостерегающе поднял