Как же получилось, что опытнейший Чаушеску (24 года на высшем уровне власти, а до этого еще почти 30 лет в коммунистическом движении, от рядового активиста до члена Политбюро) не разглядел заговора буквально у себя под носом? Почему он не предпринял стандартных в подобных ситуациях действий – не выдал протестующим «козла отпущения», не объявил новый курс, не зачистил половину окружения? Что помешало этому выдающемуся[99] политику защитить свою власть, а вместе с ней и свою жизнь?
Чтобы ответить на этот вопрос, познакомимся с некоторыми обстоятельствами последних лет правления Чаушеску. В 70-е годы Румыния, обладавшая некоторыми запасами нефти[100], получила немалые выгоды от разразившегося энергетического кризиса; в страну хлынул поток нефтедолларов и западных кредитов[101]. Однако к началу 80-х выяснилось, что полученные кредиты потрачены, а отдавать их нечем – добываемой нефти недостаточно, а других конкурентоспособных на мировых рынках товаров страна не производит. Перед Чаушеску встал выбор: либо идти на политические уступки[102], либо «затягивать пояса». Первый вариант для политика, уже 15 лет не признававшего над собой ничьей власти[103], был неприемлем, и Чаушеску взял курс на возврат западных кредитов. В стране была введена карточная система, все, что можно, отправлялось на экспорт, и в течение шести лет (!), с 1983 по 1989 год, небольшая Румыния полностью погасила более чем 10-миллиардный внешний долг.
За этот выдающийся внешний успех Чаушеску заплатил потерей популярности внутри страны. Разочарованные пустыми полками магазинов, скудным пайком по карточкам и жесткой экономией электричества[104], румыны начали называть свою страну «Чаусвенцим». Сама по себе потеря популярности не очень опасна для политика (всегда можно поднять ее обратно, было бы желание), но с середины 80-х к ней добавилось изменение международной обстановки: в СССР пришел к власти Горбачев и фактически начал демонтаж мировой социалистической системы. В замене неудобного Чаушеску на более послушного политика оказались заинтересованы и Вашингтон, и Москва; вот это было уже серьезной угрозой, и Чаушеску должен был на нее адекватно отреагировать. Но вот тут-то и проявил себя настоящий враг.
Вассалы Чаушеску (как, впрочем, и всех остальных монархов) непрестанно соревновались друг с другом в наилучшей лести своему сюзерену и постепенно сформировали в стране самый натуральный культ личности[105]. Конечно, фальшивость их восхвалений была очевидна любому стороннему наблюдателю, но капля камень точит, и к середине 80-х постаревший Чаушеску искренне уверовал, что действительно является всенародно любимым отцом нации. Подозрительность, в былые годы распространявшаяся на ближайших соратников[106], теперь переключилась на страх перед покушением[107] – ничего другого «герою из героев» бояться уже не приходилось. С этими убеждениями Чаушеску вступил