– Софьюшка Скавронская сохнет по Петре Сапеге и на дочь твою нарекает, что вот, мол, жениха какого у меня отбила; а по правде сказать – он ей был бы под стать.
– А что, и в самом деле, ваше величество, славно придумали! – весело вскрикнул Меншиков. – Ведь Сапеги хоть и знатные паны на Литве, но каждый из них поставит себе за великую честь жениться на родной племяннице самодержицы всероссийской.
– Да и приданое-то я за нею дам такое же, какое дал бы ты за своей княжной, – добавила Екатерина, – так тут в обиде никто не будет.
– Дельно, дельно, – с удовольствием повторял Меншиков, – а потом я уже прямо с тобой породнюсь, – добавил он.
Екатерина вопросительно взглянула на него.
– Что так смотришь на меня? Я говорю дело: отдай Лизавету за моего сына.
– Да ведь она царская дочь.
– Знаю, что она дочь царя и императора, да ведь вместе она и твоя дочь, а мы по породе один от другого недалеко ушли, – нагло и язвительно сказал Меншиков.
– А по родству разве препятствия не может быть, коли Петр Алексеевич женится на твоей Маше?
– Какое же тут будет родство! И сватовство-то далекое будет, а если по церковным правилам какое-нибудь препятствие и встретится, так на этот случай у нас Феофан есть. Тотчас разрешительный указ для Синода сочинит.
– Дай, Данилыч, подумать. Свадеб-то больно много у нас наберется, как мы их справим? – шутливо сказала императрица, желая отклонить начатый князем разговор.
– Хорошо, хорошо; а теперь пойдем окончательно на мировую, – сказал он, протягивая руку, чтоб учинить с Екатериной обычное при примирении рукобитие. – Слушай же, Екатерина Алексеевна, мои условия. Вот они.
Сказав это, Меншиков вынул из кармана бумагу, в которой были изложены его требования, и первым из них было поставлено, чтобы он был наименован генералиссимусом; затем, чтобы ему были даны новые деревни и сложены с него разные казенные недоимки.
– Да сама, матушка-царица, этого дела от себя не решай, а передай на обсуждение в Верховный Совет. Посмотрю я там, кто моим недругом посмеет оказаться. Так лучше его решить, по крайней мере на тебе никаких нареканий не будет, как будто не по своей воле делаешь. А теперь скажи мне по душе, кто в мое отсутствие были моими врагами и подущали тебя против меня.
Екатерина смешалась; она не могла сразу решиться выдать близких ей людей беспощадному временщику.
– Бог свидетель, что я их не трону за это, а не изволишь их мне выдать – все равно я сам доберусь до них и тогда уж спуску не дам никому. Думаешь ты, что мне трудно будет разведать обо всем, что без меня здесь делалось? Возьмусь только хоть за одного кого-нибудь, велю допросить хорошенько с пристрастием, так всех до одного каждый выдаст. Не хочется только мне шуму заводить.
– Да ты сам, Александр Данилыч, своих недругов лучше меня знаешь, – отвечала императрица.
– Как мне их не знать! И бабья между ними немало; вот хоть бы Аграфена Волконская,