Госпожа Луна
Все эти годы я держала при себе все свои желания. И поскольку я так долго молчала, сейчас меня не слышит даже моя собственная дочь. Она сидит у своего новомодного бассейна и слышит только свой плеер, свой радиотелефон и своего большого важного мужа, а он интересуется, почему, купив уголь для жаровни, она забыла про жидкость для розжига.
Все эти годы я скрывала свою истинную натуру, стараясь быть незаметной тенью, которую никому не ухватить. И поскольку я так долго скрывалась, сейчас меня не видит даже моя собственная дочь. Она видит только свои долги в банке, список необходимых покупок и стоящую не на подобающем ей месте пепельницу.
И я хочу сказать ей вот что: мы потеряли себя – она и я, невидимые и невидящие, неслышные и неслышащие, – для окружающих нас не существует.
Я теряла себя постепенно. Годами я терла свое лицо, смывая с него боль: так вода окатывает камни, сглаживая царапины.
Но даже сейчас я могу припомнить то время, когда бегала и громко разговаривала, и не могла ни минуты посидеть спокойно. Мое самое раннее воспоминание: сказать Госпоже Луне свое заветное желание. Но так как я забыла, что это было за желание, воспоминание все эти долгие годы от меня ускользало.
Но недавно это желание всплыло в моей памяти, и я могу припомнить тот день во всех его подробностях так же ясно, как вижу сейчас свою дочь и всю нелепость ее жизни.
В тысяча девятьсот восемнадцатом году, когда мне исполнилось четыре года, праздник Луны в Уси пришелся на необычайно жаркую осень, страшно жаркую. Когда я проснулась в то утро, в пятнадцатый день восьмой луны, соломенный матрас на моей кровати был уже весь липкий. В комнате стоял запах прелой травы.
Еще в начале лета слуги повесили на все окна бамбуковые жалюзи, чтобы защитить комнаты от солнца. Постели были застланы ткаными покрывалами – единственным постельным бельем на месяцы постоянной влажной жары, – а горячие кирпичи во дворе покрыты крест-накрест бамбуковыми матами. И вот уже наступила осень, но не принесла ни обычной утренней свежести, ни вечерней прохлады. Поэтому в тени за шторами все еще держалась надоевшая всем жара, усиливая едкий запах моего ночного горшка, проникая в мою подушку, нагревая затылок и щекоча щеки. Именно поэтому, проснувшись в то утро, я долго еще пребывала в плохом настроении.
Снаружи в комнату проникал еще какой-то запах: что-то горело, источая острый аромат, сладкий и горький одновременно.
– Чем это так противно пахнет? – спросила я свою аму, няню, которая всегда ухитрялась появляться у моей постели, едва только я просыпалась. Она спала на узеньком диванчике в крохотной комнатушке по соседству с моей.
– Я тебе это объясняла еще вчера, – сказала она, вытаскивая меня из постели и сажая к себе на колени.
В моем полусонном сознании с трудом всплыло воспоминание о том, что она мне говорила днем раньше.
– Мы сжигаем Пять Воплощений Зла, – сонно пробормотала я и соскользнула с ее теплых колен.
Я забралась