Прежде чем сдохнуть. Анна Бабяшкина

не сразу – после первых родов. «Я вдруг поняла, какое чудо случилось: я родила совершенно нового, особенного человека – такого, которого раньше никогда на свете не было. Я почувствовала себя немножко богом. Меня накрыла такая эйфория, что я туг же захотела родить еще. И еще. Всюду, где бы я ни появлялась, я жадно высматривала отца для своего второго ребенка. От кого бы еще такого классного родить? Как художник смешивает краски, предвкушая поймать какой-то диковинный, особенный оттенок, я думала только о том, с кем бы еще таким себя смешать, чтобы результат поразил меня саму. И тогда же я поняла, что не хочу рожать от одного и того же мужика дважды. Все время рожать от одного – это все равно что художнику однажды создать шедевр, а потом всю жизнь делать его копии и вариации. В этом уже нет драйва новизны и нет творчества».

      Сколько бы Натка ни создавала атмосферу абсолютной секретности вокруг отцов своих детей, этим вечером она не могла уже больше скрыть имя одного из них.

* * *

      Из города Алка и Ната вернулись почти одновременно, но на разных машинах. Траурность с их рож осыпалась, как вчерашний макияж. Натка делала лицо ошарашенной невинности, Максимова не могла скрыть разочарованного бешенства. Обе метнулись в свои комнаты и замерли там. Держать интригу им удалось недолго. С утра уже даже столовские тараканы знали: все огромное наследство Оганесяна досталось совсем не той единственной женщине, которая сумела дотащить его до загса, – Аллочке Максимовой. А единственному сыну, о существовании которого общественность даже не подозревала, – Наткиному отпрыску Вагану.

      Двадцатидевятилетний Ваган в кодле Наткиных детей выглядел совсем не родным. Чернявый, кудрявый, на коротких гнутых ногах и с широченной спиной, он втискивался в ее комнату как кресло в стиле ар-деко: внушительный и избыточно праздничный одновременно. Барочная веселость и склонность к эффектам делали его постоянным ньюсмейкером не слишком-то интенсивной пансионной жизни. В каждый приезд Вагана наши старухи с нетерпением ждали его очередной выходки, чтобы потом долго обсасывать ее в разговорах. Так, однажды он приволок полный багажник каких-то чудовищно уродливых глиняных гномиков величиной с кошку и выстроил их угрожающим клином под Наткиным окном. В другой раз он притащил с собою попика, который забаррикадировался в Наткиной комнате, а Ваган заманивал и запихивал туда пансионерок, с шутками-прибаутками уговаривая исповедаться. Он привозил гадалок и астрологов, психологов и поваров виртуозов, присылал Натке «живые открытки» – артистические мини-труппы, которые песней и пляской выражали ей сыновнюю любовь и передавали, что с ним все в порядке. Он беззастенчиво «тыкал» всем уже после пятой минуты знакомства. И даже я не заметила, как стала для него Софочкой, а не Софьей Аркадьевной, как для всех остальных отпрысков пансионеров. Невозможно было не поддаться его постоянно приподнятому настроению. Как выяснилось, он не напрасно радовался жизни и постоянно ждал от нее приятных сюрпризов и чудес.

      Сегодня