«Я человек места», – однажды сказала она ему.
«Какого места?» – удивился Каргин.
«Я знаю свое место, – ответила Надя, – и с него не сдвинусь. На чужое не сяду».
«Где твое место?» – не отставал Каргин.
«Ты знаешь».
«Не знаю».
«Если до сих пор не знаешь, значит, ты… дурак, – сказала Надя. – Или обманщик».
«А если я тебя люблю и мне плевать на твое, мое и все прочие места?»
«Это еще хуже. Место сильнее любви. Еще раз скажешь про любовь, я уволюсь».
«Мне кажется, не я дурак, а ты дура!» – обиделся Каргин.
«Так нам будет проще», – закрыла тему Надя.
У нее есть все, размышлял потом Каргин, для того, чтобы быстро разбогатеть и жить в свое удовольствие. Надя и впрямь была местным гением торговли. Затоваренная, прошедшая все стадии уценки хозка, купленная на оставшиеся деньги на оптовом складе у самой финской границы, пользовалась у дачных хозяек немыслимым спросом. Каргин сам слышал в электричке, как одна женщина говорила другой, что завтра в Надином (не его, Каргина, а в Надином!) магазине будет распродажа финского мыла, стирального порошка и какой-то (Каргин даже не подозревал о ее существовании) пены для снятия пыли, причем по… предварительной записи. Между тем на дворе стояла вторая половина девяностых, народ успел позабыть о дефиците, и магазин Каргина был в дачном поселке отнюдь не единственным. А рыба, какая у нее рыба, изумляясь, слушал дальше Каргин, у них арендована коптильня в Лаппеэнланте, они делают семгу только для Надиного магазина.
Но большие деньги странным образом обходили ее. Она имела только то, что ей платил Каргин, и это обстоятельство тоже каким-то образом снижало ценность Нади как потенциальной жены. Она могла продать кому угодно что угодно. Но при этом была патологически честна. Две крайности свести воедино Каргин не мог. Неужели, думал он, ее место – принципиально вне денег? И если мы сложим два наших места, то победит ее, как минус побеждает плюс, и мы будем всю жизнь торговать хозкой в этом несчастном магазине? Пусть хозка в несчастном магазине, в отчаянии мечтал он, зная, что не получится, но мы-то, мы с ней будем счастливы!
Лихие девяностые – так сейчас называли то время. Для Каргина оно было золотым и благословенным. Рука