– Поведут. И в Енисейске она будет. И до Дудинского дойдет. Было бы что возить. Пароход на Енисее только летом полезен, а паровоз на погоду не смотрит. Правда, заносов снежных боится. А так ему только дрова, уголь да мазут подавай. И попыхтит он туда, куда путь железный ведет.
Киприян Михайлович окинул взглядом обступившие горы.
– А мы с тобой, Александр Петрович, может, эти горы с землей сровняем, выберем из них и медь, и уголек. Время идет к тому. И не боись многотысячных верст. Все они лягут нам под ноги.
– Дай Бог! Только не хотелось, чтобы кто-то раньше нас застолбил это место. Ты же знаешь, запас ноздри не щекочет.
– Не волнуйся! Пока я здесь хозяин, никто мимо меня не пройдет. А столб поставлю, когда уверуюсь в этих залежах.
– И все равно страх из меня не ушел. Как здесь можно полнокровно жить и работать? Летом – каторга от гнуса, а зимой, как ты говоришь, – от морозов да пург. Хотя красота неописуема. Тут Бог, по-моему, собрал всего понемножку: и красот, и уродств. И землю насытил видимым и не видимым нами богатством.
– Жаль, что я не художник! – с сожалением сказал Сотников. – Такая красота сама просится на холст: и горы, и лес, и ручьи, и эта долина, усеянная жарками, ромашками и полярными маками.
– Не огорчайся, дружище! Другие нарисуют, а нам успеть бы хоть холст подготовить. А это не легкое дело. От холста зависит, сколько жить картине.
– Так-то оно так. Но я бы хотел сам ощутить радость жизни в этой долине с дымом заводов, гудками паровозов, светящимися окнами домов и веселыми людскими голосами.
– Мне говоришь, не торопись, а сам торопишься, Киприян Михайлович! Может, без нас, но придет в тундру свежая жизнь. Разродится вечная мерзлота и медью, и другими сокровищами, которые удивят и притянут людей сюда. И скажут потомки, что у истоков новой жизни стояли купцы: Сотников и Кытманов.
Вдоль склона Медвежьего Камня поднималась узкая полоса дыма. Это Мотюмяку хозяйничал на стоянке. Александр Петрович взглянул в бинокль, обежал взглядом вершину горы, потом по склону скатился на край плато и увидел оленей.
– Смотри, вон наши пасутся. И Тубяку с ружьем и собакой. Стоит, как хозяин. Вроде в своем поместье. Удивляюсь, но делаю вывод: для тунгуса вся тундра – дом родной. Завидую им. Неприхотливы. Заметил, что удобств не ищут, но из всего стараются извлечь пользу. Даже из обстоятельств.
– Не все такие. Лодырей хватает, как и среди русских. Многие живут одним днем. Рыбы поймал на уху – больше не надо. Завтра еще проверит сеть. Лишнее ему – ни к чему.
– А может, от бережливости, чтобы и назавтра хватило, хотя тундра и рыбой, и мясом, и птицей – всех прокормит. Тут пришлым, видать, еще предстоит понять тунгусов. Боюсь, что это понимание может растлить их хрупкие души.
Кытманов, рассуждая, то опускал, то подносил бинокль к глазам, осмысливая увиденное.
– Окинул панораму. Красота нетронутая. Представляешь, мы с тобой первые из русских. Миклухо-Маклай на Канары