Он сам ввел катетер в мочевой пузырь и принял от ассистента раствор неомицина. Он причинял пациенту боль даже пояснениями, командами, взглядом; он резал его без ножа – пока без ножа. Все его действия были направлены на то, чтобы спасти пациента, на самом деле он медленно убивал его. Убивал, промывая ему мочевой пузырь, убивал, стирая слезу с его щеки. – Зажим, – попросил он. Приняв инструмент, он пережал катетер и присоединил к мочеприемнику.
– Я уберу зажим, – пояснил он, глядя на орущие от боли и страха глаза пациента, – когда начну вскрывать мочевой пузырь.
Он отдал инициативу ассистентам, и они начали обрабатывать йодом место разреза – операционное поле.
– Скальпель.
В его руку ткнулся холодный кусок металла. Вергельд придирчиво осмотрел его, будто выискивал следы ржавчины, затем склонился над телом пациента. Когда он пальцем дотронулся до края прямой мышцы живота, откуда собирался резать, Штайнер дернулся, выгнулся дугой так, что даже дюжие помощники Гвидона с трудом удержали его.
– Я еще не режу, – сообщил Вергельд, не скрывая улыбки. – А вот сейчас…
Он приложил скальпель к телу и, надавив на него, провел им криволинейно вверх к точке передней подвздошной оси.
Теперь помутилось в глазах даже у повидавшего всякого Гвидона. Он не заметил, как в руках доктора появился электрический нож, которым он разделил мышцы, после чего стал методично отслаивать от них брюшину, будто разделывал говядину; изредка бросал ассистенту: «Подсуши», и тогда помощник подбирал кровь тампоном. Затем он снова отдал инициативу ассистенту, и тот установил ранорасширитель Бальфура. После чего над пациентом склонились два врача. Гвидон, икнув, увидел в них радиолюбителей, копошащихся над разобранным телевизором.
И только сейчас он заметил, что не держит Штайнера за руку; желтоватая рука пациента покоилась на поверхности двери. На ней пропали все жилки, и Гвидон заметил боссу:
– Он… готов. – В Штайнере он вдруг увидел мученика, и у него язык не повернулся сказать, что тот откинул копыта.
– Ничего подобного, – возразил Вергельд. – Он жив, просто не может сопротивляться. Все его силы брошены на продление жизни. Но это уже не жизнь, а агония, только он об этом не знает. Ему больно, очень больно.
И как раз в этот момент в руку Вергельда ткнулось что-то горячее и скользкое, пахнущее мочой и кровью. Гвидон с трудом проглотил ком, подступивший к горлу, но ему показалось, он проглотил почку с руки своего хозяина. Но она не принадлежала Штайнеру. Человек, который родился с ней, умер несколько лет назад.
Штайнер пришел в себя. У него был разрезан живот, он лишился жизненно важного органа, но боль носила такой характер, будто с него содрали всю кожу, не оставляя ни клочка. Его так крупно трясло, что Вергельду пришлось надавить ему свободной рукой на лоб. Потом он поднес почку