Ноги, как и руки, я почти уже не ощущал. Будто их не было вовсе. Всё тело тоже одеревенело и плохо слушалось меня. Невыносимо было, стоя почти по грудь в воде, ждать, пока куртка примёрзнет ко льду. К тому же было не так морозно и «намертво» приморозить рукав было совсем не просто. А вот намертво замёрзнуть, стоя так, с вытянутыми руками, было гораздо реальнее.
Река по-прежнему с упорством маньяка-садиста старалась оторвать от грунта ноги.
Я видел, как красные разбухшие пальцы рук скребут по снегу, но всё же вместе с рукавом постепенно отползают по льду.
«Куртку надо снять. Одна она примёрзнет быстрее…» – уже почти бессознательно дал себе команду.
Довольно быстро я сумел расстегнуть нижние, находящиеся в воде, пуговицы. С верхней пришлось повозиться. Пальцы едва слушались меня, а петля от мороза склеилась. К счастью, пуговица переломилась пополам, и полы куртки обрели свободу, тут же превратившись в парус, надув который, течение снова оттащило меня от края этой нерукотворной, вытянутой метра на три в длину лунки.
Полностью снять куртку мне удалось лишь на её середине, где вода доходила до пояса.
Я постарался выбросить её, обмякшую в воде, но ставшую такой тяжёлой, на лёд, чуть сбоку от себя. И это мне удалось.
С воскрешающей надеждой отметил, как она тяжело и плотно припечаталась к чистому в том месте льду.
К куртке тут же подскочил Шайба и, схватив зубами за торчащий клапан кармана, попытался оттащить свою «добычу» от промоины.
– Фу-у… Назад… – тихо прохрипел я, и пёс отскочил в сторону. Не от моего «окрика», а от того, что ему, скорее всего, просто не понравилось это «мокрое дело». Отскочив от куртки, он, урча и наслаждаясь пассивным сопротивлением винтовки, потащил по льду её, ухватившись за ремень и вычерчивая мушкой ствола извилистую линию…
Ухватившись за обледенелое, хрусткое сукно, я вновь попробовал вытянуть тело наружу.
Теперь мои плечи и грудь почти полностью легли на куртку, примёрзшую ко льду. Однако ноги всё ещё находились в воде. И у меня, казалось, уже не было сил: ни проползти хоть немного вперёд, ни поднять их над водой…
К счастью, река меня больше не держала полностью в своих цепких «объятиях». Пока у нас была ничья…
Я стал подзывать к себе Шайбу, незнакомым ни ему, ни мне хриплым голосом. Пёс прекратил свои весёлые занятия и вопросительно взглянул на меня. В вырывающемся из моего горла шипении ему, наверное, трудно было разобрать своё имя.
– Шай-ба… Сю-да… – еще раз позвал я.
Пёс отнёсся к моему призыву настороженно, усевшись рядом с винтовкой, утащенной им от промоины метра на три, и снова недоуменно посмотрел в мою сторону…
А мне было так невыносимо холодно, одиноко и безысходно, что невольные слёзы от жалости к себе покатились из глаз, протаивая бороздки в «коросте»