Мы прошли в восточный угол храма, где виднелся низкий проход с деревянной дверью, обитой грубыми железными гвоздями и украшенной простым чугунным орнаментом. Дон Рафаэль смело открыл ее, как человек, имеющий право свободно входить сюда, а потом вежливо посторонился, чтобы пропустить меня вперед.
Дверь вела в ризницу, небольшую светлую комнату со сводами, с широким окном, выходившим на юг. Как раз на том месте, где сноп солнечных лучей падал на мощеный пол, на пирамидальном подножии с каменными ступенями возвышался большой крест из какого-то темного дерева, с фигурой распятого Христа в натуральную величину. И здесь-то, на голых каменных плитах, перед этим символом веры, обратив лицо, ярко освещенное солнцем, к святому изображению, простирая к нему сложенные с мольбой руки, стоял на коленях фра-Антонио в одежде францисканского монаха с капюшоном, отброшенным назад. На его бледном лице, сиявшем в блеске солнечных лучей, лежало выражение такой неземной чистоты, такого восторга, как будто перед его умиленным взором были отверсты двери рая и он созерцал красоту, великолепие и несказанное величие небес.
Как я увидел в первый раз фра-Антонио – точно настоящего святого, преклонявшего колени пред крестом, – так он представляется мне всякий раз и теперь. Даже позднейшие мрачные воспоминания о постигшей его судьбе не изгладили из моей памяти этого ясного, светлого впечатления. Какая-то сила извне заставляет меня верить, что все случилось к лучшему, что в ту минуту, когда я увидел его впервые, этот праведник вымаливал себе у Бога именно то, что постигло его потом.
Другому человеку было бы неприятно, если бы ему помешали в минуту общения с небом, неловко, как стало неловко и мне самому, когда я вошел в ризницу, по-видимому, совсем некстати. Но для фра-Антонио усердная молитва была таким обычным делом в повседневной жизни, что его нисколько не раздосадовал наш внезапный приход. Заметив посетителей, он очнулся от своего экстаза, встал с колен и пошел к нам на встречу с серьезным, но благосклонным и открытым выражением лица. Он был мужчина лет двадцати восьми, не старше, стройный, тонкий; он именно не был худ, а только тонок, как здоровый человек, который старается поддерживать физическое состояние и ведет умеренный образ жизни. Его лицо еще не утратило округлости и нежности юного возраста, что прекрасно гармонировало с общим выражением, освещавшим эти приятые, кроткие черты: тонкий подбородок и линия губ обнаруживали в нем твердость характера, сдержанность и силу воли. То же самое читалось в его глазах; когда я к нему хорошенько присмотрелся, эти глаза поразили меня. Как сейчас вижу их перед собой: они казались черными, на самом же деле были темно-синими и сочетались с нежно-белой кожей лица и светлыми волосами.
Дон Рафаэль, оставшийся за дверью, чтобы пропустить меня вперед, не заметил, что мы прервали молитву монаха. Представив