Плакун-трава. Иван Аврамов

спустить сторожевых собак, ну, а если поймают рассерженные хозяева, тогда уж дело грозит отчислением из института. Меня, примерного мальчика, эти вылазки страшили, я ввязался в них исключительно из-за нее, слабым моральным утешением служило то, что все эти набеги – не корысти ради, а исключительно из-за юношеского молодечества, бесшабашности, безбашенности. Она была старше меня на три года, училась уже на предпоследнем курсе и потому по-сестрински опекала и оберегала меня, пока однажды, в лихорадочной спешке рвя тяжелые грозди (тут же, бывало, ими и лакомились), мы, переполненные адреналином, отдававшимся холодком в спине, не столкнулись носами и неожиданно для себя не поцеловались. Я до сих пор помню вкус ее губ – на них еще оставался виноградный сок и они были сладкими, как вино церковного причастия.

      Потом мы целовались с ней еще много-много раз, и я навсегда запомнил другой их вкус – от недорогих карамелек, она очень любила эти доступные студентам конфеты с начинкой. Встречи наши приходились по большей части на поздние вечера, когда беспокойная общага отходила ко сну, и мы могли уединиться, совершенно, конечно, условно, или на лестничной клетке ее четвертого, или пятого, последнего, этажа, или на кухне, где еще пахло жареной картошкой – нашим студенческим деликатесом, или, гораздо реже, у меня или у нее в комнате, когда соседи-жильцы предоставляли нам такую счастливую возможность. Целовались мы неистово и самозабвенно, и если выстроить синусоиду наших отношений, поцелуй являлся пиком, вершиной, эдакой Джомолунгмой нашей страсти, его можно было расценивать как высшую градацию нашей любви. Конечно, мы позволяли себе кое-что еще, но до самого главного, пока что не изведанного ни нею, ни мной, дело не доходило, и здесь надо отдать должное ее стойкости. Наверное, она берегла себя для самого торжественного дня, вернее, самой торжественной ночи – нравственные устои тех лет еще оставались среди молодежи достаточно прочными. А может, и скорее всего, ее сдерживало то, что я оставался для нее сосунком, молокососом – во-первых, по возрасту младше, во-вторых, еще без диплома в кармане, без какого-либо положения в обществе. Позже, с годами, я пришел и к такому выводу: она, при всей ее строптивости, неуступчивости, гордости, если не гордыне, не хотела смириться с той запрограммированной самой природой ситуацией, когда мужчина – охотник, а женщина – добыча. Стать чьей-то добычей было ниже ее достоинства.