Увидев его, Таня покатилась со смеху, но он сделал большие глаза и приложил палец к губам.
– Читала «Демон» Лермонтова? – шепотом спросил он. – Нудная штука, но я одолел. Автор тоже, между прочим, считал невероятное очевидным. А у писателя – забыл фамилию – я прочел, что для того, чтобы увидеть какую-нибудь кикимору, надо ее удивить. Например, одеться шиворот-навыворот и сказать что-нибудь вроде: «Пречистые замки ключами не заперты, ладаном не запечатаны ныне и присно и во веки веков». Короче говоря, айда на чердак!
– Почему на чердак?
– А где, по-твоему, должны жить привидения?
На чердаке не было электричества, и Таня зажгла карманный фонарик.
– Погасить! – строго сказал Петька. – С логической точки зрения – это дело темное, а темные дела должны происходить в темноте.
Впрочем, ночь была лунная, и на чердаке не очень темно, свет украдкой проникал в невидимые щели. Плохо было, что Таня давилась от смеха, а между тем в ожидании чуда – как же иначе называть то, что должно было случиться, – нужно было, по мнению Петьки, сохранять «стоическое», как он выразился, то есть железное, спокойствие.
Однако прошло минуты две, и хотя Таня была не робкого десятка, она вдруг почувствовала, что ей вовсе не смешно, а даже, пожалуй, страшно.
На чердаке пахло пылью, в одном углу были свалены тяжелые сломанные карнизы, в другом – кресла с торчащими пружинами, и она стояла в перекрещивающихся лунных полосках, которые как будто связывали ее по рукам и ногам.
Петька шумно откашлялся – может быть, чтобы показать, что он ничуть не боится.
– Пречистые замки ключами не заперты, ладаном не запечатаны, открыты ныне и присно и во веки веков, – громко сказал он.
Сперва зазвенела пружина, точно кто-то вскочил с кресла, потом в наступившей тишине послышалось слабое дыхание. Что-то совершалось, очевидно, чудо. Можно было вообразить, что невидимые руки лепят какую-то неясную фигуру из сумеречного света, из пылинок, которые стали видны, из самого воздуха, который как бы уплотнился, хотя это было, кажется, невозможно.
– Можно, я зажгу фонарик? – дрожащим голосом спросила Таня.
Петька не успел ответить.
– Конечно, пожалуйста! – отозвался ясный молодой голос.
Теперь, при свете фонарика, можно было различить странную фигуру, чем-то похожую на детские рисунки. Ноги были как ноги – в потрепанных джинсах; руки как руки, хотя и покрытые шерсткой, на широких плечах ковбойка, но голова… Голова походила на шлем, с поднятым забралом, и неестественно большие глаза мягко сияли на лице, вогнутом, как сломанный обруч.
– Кто ты? – загробным голосом спросил Петька. – Домовой?
– Такой же, как ты, – отозвался спокойный голос.
– Извините, –