Не стану передавать разговор между ними. Скажу только, что Трубочный Мастер попросил развернуть карту и показать загадочный рисунок. Он долго и с наслаждением смеялся, рассматривая изображение высокого старика в плаще, из-под которого торчали длинные костлявые ноги, а потом грустно задумался и шумно вздохнул.
– Это был… – начал он. – Впрочем, почему был? Я уверен, что мы его еще увидим… Это был удивительный человек! Вечно таскал с собой рваный портфель, набитый рукописями, и читал их вслух, просили ли его об этом или не очень просили. Самолюбивый, обидчивый, добрый и всегда готовый все на свете перевернуть вверх ногами. Между прочим, он считал, что каждый человек в глубине души немного волшебник, но только очень немногие догадываются об этом. Помнится, он с математической точностью доказал мне, что директор Музея, который его уволил, – злой волшебник или даже, может быть, мелкий бес.
– Лука Лукич?
– Вы уже знаете! Причем из Немухина Нил Сократович не уехал, а ушел. Он не признавал ни поездов, ни самолетов, ни автобусов, ни даже велосипедов. Мечтал об осле. И кстати, не был бы собой, если бы не оставил загадки. Впрочем, ее легко разгадать. Подумайте сами, какое сходство между музыкальной табакеркой и моделью фрегата? Или между самоваром и старым телефоном?
Дядя Костя подумал.
– Разница есть, – сказал он простодушно. – А сходства не вижу.
– А вам не приходило в голову, что в каждом из этих предметов можно что-нибудь оставить на па мять? Если, скажем, он вел дневник, почему бы не положить одни страницы в старый телефон, а другие – в музыкальную табакерку?
– А он вел дневник?
Трубочный Мастер снова взглянул на рисунок.
– Кто знает? – сказал он. – Теперь вам, мне кажется, надо найти в Музее эти предметы и выяснить, не являются ли они, так сказать, средством упаковки. Ох, Нил! Никогда не забуду, как он держал со мной пари, что нашу речку можно перейти на ходулях.
– И выиграл?
– Нет, проиграл.
По-видимому, немухинцы до поры до времени махнули рукой на свой Музей, иначе они не сократили бы число его сотрудников до двух и даже одного.
Таким образом, дядя Костя оказался и старшим хранителем, и уборщицей, и сторожем ночным и дневным. Вот почему в первые дни своей работы он забыл и думать о загадочном обруче. И, должно быть, долго не вспомнил бы, если бы я случайно не оказался в Немухине и не заглянул в Музей.
Босой, голый до пояса, в подвернутых спортивных штанах, дядя Костя натирал пол, да так лихо, как будто всю жизнь был полотером.
– В описи значатся, – ответил он, когда я спросил его о семи предметах, вписанных в обруч. – А в наличии – нет. Кроме подзорной трубы, через которую ничего не видно.
– А где она? Можно на нее взглянуть?
Подзорная труба, медная, позеленевшая, тяжелая, была