– Так вот почему вы болтаете, как две кумушки, – неслышно бормочет себе Эд. – Боитесь упустить момент, когда одному вскроют глотку.
Голоса часовых с крыши почти неразличимы – Сол улавливает только обрывки: о выпивке и ставках в «Крысиной яме», о чьей-то блудливой жене, об очередном несчастном, попавшем в когти Рипперджеку. Стараясь не скрипеть осклизлыми черепками, он осторожно ползет по крыше на четвереньках. Не самый благородный способ перемещения, зато самый надежный – ухватиться тут не за что, а ограждений по краям нет.
Два шпиля церкви Светлого Воскресения возвышаются над окружающими их крышами, как два гнилых зуба во рту старика. В ночной темноте они – не более чем темные силуэты с рваными краями на фоне чуть менее темного неба. Нужно торопиться – монахиня не сказала, когда именно Плакальщицам приносят еду, но Эд подозревает, что на рассвете. Простонародье в этом городе вообще любит все делать на рассвете. Главное, не упустить момент, когда Плакальщицы придут забирать посылку. Разыскивать их по зачумленным улицам – удовольствие сомнительное.
Пост уже позади – голоса стражи почти не слышны, только щекочет ноздри запах табака из их трубок. Теперь перед Солом стоит новая проблема – нужно спуститься вниз. Не самая простая, надо сказать. С этой стороны здание выходит торцом на перекресток, соседней стены, чтобы упереться в нее, нет. Есть чердачное оконце, даже не заколоченное – в отличие от всех остальных, но плутать по чумному дому в кромешной тьме Эду совсем не хочется. Стоило взять с собой веревку, но теперь жалеть об этом поздно. Глядя на мостовую, от которой его отделяет почти семь метров трухлявой, скользкой стены, Эд немного сожалеет, что не родился маленьким и худощавым.
Внезапно для себя перекрестившись, он начинает спуск. Нащупав ногой выступ, осторожно переносит на него вес. Доска хрустит и уходит вниз на пару сантиметров – но выдерживает. Так. Теперь вторая нога.
Наконец после мучительно долгих секунд он добирается до окна. Выбитое стекло, крепкие ставни – хорошее место. Эд садится на подоконник, одну ногу свесив в комнату, другую – на улицу. Курить хочется жутко, но к местному табаку, терпкому и дурманящему, Сол так и не привык. Кое-как сбивает ломку жевательным, но редко – жвачка здесь тоже на редкость дрянная.
Тихий шорох под самым ухом заставляет его резко обернуться.
Совсем рядом, не дальше вытянутой руки от окна, в абсолютной черноте комнаты стоит женская фигура. Тусклый мертвенно-белый ореол окружает ее. Длинный серый балахон, густо покрытый темными пятнами, свисает до самого пола.