Представляется, что подобные подходы к сущности протоколов следственных действий и судебного заседания имеют достаточно поверхностный характер. Они не позволяют определить самой гносеологической природы этих доказательств, не дают возможности исследовать закономерности восприятия субъектами процессуального познания сведений, имеющих значение для уголовного дела. И наконец, они не способствуют полноценному исследованию вопросов о теоретическим и практическом разграничении протоколов следственных действий и судебного заседания с другими доказательствами. Кстати, и в Уголовно-процессуальном кодексе РФ данному виду доказательств посвящена лишь небольшая и явно расплывчатая формулировка (ст. 83 УПК РФ). Подчас даже создается впечатление, что законодатель, несмотря на закрепленную в законе концепцию свободы оценки доказательств, предполагающую гипотетическую равнозначность всех средств процессуального познания, считает протоколы следственных действий и судебного заседания какими-то «второстепенными», «второсортными», не заслуживающими такого пристального внимания, как, например, различные показания, заключения эксперта или вещественные доказательства.
Это обстоятельство наглядно демонстрируется материалами современной правоприменительной практики, в частности теми процессуальными документами, которые предполагают изложение собранных по делу доказательств: приговорами судов, обвинительными заключениями и т. д. Так, в одном из приговоров Московский городской суд признал Ш. виновным в совершении нескольких преступлений, предусмотренных различными частями ст. 290 УК РФ. Свое решение судья аргументировал целым рядом собранных по делу доказательств. Однако при этом имеющиеся показания обвиняемого (подсудимого), а также свидетелей были описаны в приговоре весьма и весьма обстоятельно: каждому из них судья посвятил по несколько абзацев текста. А содержащиеся в уголовном деле протоколы следственных действий были охарактеризованы лишь фрагментарно – в несколько строк и без детального рассмотрения их содержания. Например, в отношении имеющихся в деле результатов контроля и записи переговоров было лишь отмечено, что они подтверждают фактическое общение в мае 2011 г. между людьми, говорящими между собой с абонентских номеров взяткодателя и взяткополучателя. При этом ни характер разговоров,