Компания приняла мое предложение с восторгом, включая Ирину. Чулаки молчал. Я тут же купил вина, и мы дружной гурьбой двинулись к выходу. А Финляндский вокзал рядом – через Литейный мост.
Однако силы наши стали таять по мере приближения к мосту и вышло так, что на мост мы вступили в полном молчании втроем – Миша, Ирина и я. Никто не хотел уступать.
Было уже к полуночи. Последняя электричка.
Мы дошли до вокзала, купили билеты, понимая, что игра заходит слишком далеко. И тем не менее мы вышли на перрон и подошли к поезду.
И только тут Чулаки совершенно холодно и бесстрастно произнес:
– Ну, всего хорошего, господа! Желаю удачи.
Повернулся и пошел назад.
А мы с Ириной поехали в Комарово.
Я не знаю, чего ему это стоило.
Об этой ночи я распространяться не буду. Она состояла в основном в том, что мы, утопая в сугробах, воровали дрова с соседских участков и пытались прогреть промерзший дом.
Романа у нас с Ириной не возникло, скорее это можно было назвать расширенным знакомством, но друзьями мы остались на всю жизнь.
Тем не менее я не стал Мишиным врагом. Мы никогда в дальнейшем не вспоминали об этом случае, хотя оба помнили.
Мне всегда было совестно перед ним за свою аморальность. Он был немым укором, но укором благородным. Он не прощал, но и не возмущался.
Примерно в те же годы произошел еще один случай, который запомнился.
Я в ту пору был влюблен в одну прекрасную девушку. Но нам совершенно негде было встречаться. И вот однажды, сидя в том же кафе Дома писателя и выпивая то же вино, мы с ней напряженно и горько размышляли – к кому бы можно поехать в гости и типа переночевать.
И я позвонил Мише. Более идиотского поступка не придумать.
– Хорошо. Приезжайте, – сказал Чулаки, как всегда, бесстрастно.
Мы опять же запаслись вином и приехали к Мише на улицу Рубинштейна, к матушке и кошкам. Там расположились за столиком и стали пить это вино (Миша пил чай), а потом стало слишком поздно, чтобы уезжать, и я попросил Мишу: а нельзя ли переночевать?
Миша пожал плечами и сказал: можно.
После этого он пошел в соседнюю комнату и принес раскладушку с тощим матрасом. Разложил и расстелил. Затем принес раскладную ширму, которой отгородил раскладушку от остальной комнаты.
Я с некоторой тревогой наблюдал за его действиями.
– Ложись, – указал он на раскладушку.
– А… – промолвил я.
– А Таня ляжет на диване, – сказал Чулаки.
Совершенно убитый Мишиной раскладкой, я повалился на раскладушку. А Таня, тоже потрясенная, устроилась на разложенном диване-кровати.
После чего Чулаки, не раздеваясь, улегся с нею рядом, с краю, образовав естественный шлагбаум между мной и ею.
И заснул. Во всяком случае, закрыл глаза.
Я не знаю, почему он так сделал. То ли не мог предположить, чем мы