– Куды, куды! В сельсовет, регистрироваться. Он позавчера из командировки вернулся, вчерась всю ночь гуляли под Паршукову тальянку, а седне уехали.
– Так, значит, – с некоторым разочарованием произнес Ленька, – живет еще, не смылся?
– Куда?
– Куда другие смывались.
– Да он!.. Да ты с неба свалился?.. Он подарки привез. Мне шубку, но большая, до полу, вот было смеху. Ниче, на следующую зиму в самый раз будет, надену… Уж как надену!
– Шубку бы ей!
Надька не уловила насмешки брата, сказала хвастливо и радостно:
– Вот и шубку! А маме комбинашку. Тонюсенькая-яя, прям, в ладошках можно спрятать. Ни у Камышихи, ни у Таисии такой нет, сами признались. – Она наморщила лобик, подбирая более веское слово, достойное этого фантастического, на ее взгляд, подарка, и выпалила: – Гладенькая-прегладенькая!
Ленька пыхнул зло:
– Много надо трудов – усладить вас таких? Тряпичницы!
Его кровать была выставлена в переднюю, где раньше стоял диван, и как только это бросилось в глаза, он выдавил сквозь зубы:
– Уже и кровать вышвырнули. Хотя бы дождались.
Непривычно смотрелось и в горнице. Чужие вещи всюду: пиджак и синие галифе на спинке стула, большущие сапоги у кровати, на столе под настенным зеркалом стопка сигарет, пепельница с окурками, на диване приоткрытый чемодан.
И запах чужой, насыщенный мужской терпкостью.
«Ага, диван к себе, не дурак!»
Надька показывала на стену:
– Это его родители на портрете: папа и мама. Все, говорит, мое богатство. А дядю Илью пришлось маленько подвинуть. Для красоты.
Между портретами белело прямоугольное пятно.
– Может, он для себя место уже приготовил?
В пятно ударилась мокрая шапка. Брызги разлетелись.
– Ты че, Лень! – Глазенки у Надьки растерянные, короткие косички вспорхнули над ушами. – Че они тебе сделали, такие старенькие совсем?
– И ты! И ты! За шубку продалась. Как же, бежал к ней, точно заполошный.
Он выметнулся в сени, потом на улицу. Крепчающий мороз полоснул по разгоряченному лицу. Щипало глаза, крепление смерзлось, не расправлялось, и лыжи никак не надевались.
Из-за угла появилась мать и широкоплечий бородач. Веселые. Нараспашку.
Ленька отпрянул в сенцы – некуда было больше отступать – но его заметили.
– Господи, Савелий, да вот же он, дома, а мы всякое передумали за обратную дорогу. Леня! Лень!
Было темно, Надька шептала что-то и тянула в избу.
Савелий Игнатьевич ругнулся сердито, ступив мимо тропинки, ругнулся снова и уже тише, как бы между прочим, походя.
– Ты не очень, ты уж не круто, Савушка. Характер тоже поимей в виду… Господи! – Мать следом влетела в избу, обняла сына: – Пришел, миленький мой! А мы сколь часов прождали в интернате: и отужинали все, и отбой скоро – нету и нету. И никто ничего, воспитательница, или кто она там, как мымра какая, губки бантиком… Ну – не хочет видеться, прячется, ехать пора.
От матери пахло