– Может быть, – проговорил Ахмед-паша, теребя кончики усов и задумчиво глядя вдаль. – А вы знаете в Сараеве семью Хасановичей?
– Их много, мой господин.
– Я имею в виду тех, что разделились на две ветви. Некоторые из них живут сейчас в Вене.
Купец радостно и в то же время смущенно закивал:
– Что поделать, ваше превосходительство. Ни одно стадо не обходится без паршивой овцы. Был такой человек, звали его Мемед-бей Хасанович. Ехал он как-то из Сараева в Мостар. Было это во времена правления вашего мудрого батюшки. Человек по имени Хусейнович напал на него в горах или он сам напал на Хусейновича, один Аллах знает. Известно лишь, что один из них так и остался лежать там, и это был Хусейнович. Мы были тогда простым народом, много крови пролилось в наших горах. Три года продолжалась кровная месть, а потом Хасанович взял все, что нажил, жену, сына и отправился в путь. Он переселился в Вену и принял религию неверных. Его сын разбогател, а внук стал ученым. Но Аллах покарал изменников, всем им достались неверные жены.
Купец умолк, а его усы продолжали равномерно и грозно шевелиться. Потом он удалился, широкий и круглый, как комок земли.
Оставшись один, паша молча и задумчиво курил.
– А все это потому, – заговорил он вдруг, обращаясь к профессору, – все это потому, что у моего отца в Боснии не было нормальной полиции. Будь там порядок, никакой Хусейнович не посмел бы напасть на Хасановича и все было бы в порядке. А теперь внуки должны отвечать за грехи предков. Но все равно я не могу благословить ее.
Профессор склонился к нему:
– Будь я на вашем месте, ваше превосходительство, я бы тоже хотел сказать «нет», но не решился бы сделать этого.
– Почему?
– Нельзя отказывать, когда нет ничего лучшего. У вас нет ничего лучшего, паша.
– Все может сложиться по-другому.
– Это хорошо, паша, когда двое людей любят друг друга.
– В наши времена, профессор, никто не любил до брака.
– В наши времена, паша, женщины ходили в чадре.
– Вы правы, профессор, мне нужно узнать, что он за человек.
Он встал и вышел из кафе. Индийский профессор смотрел ему вслед, а меланхоличный Смарагд записал:
– Пять сегодняшних чашек кофе и восемнадцать старых – итого двадцать пять.
– Двадцать три, Смарагд, – поправил его профессор, он ведь был ученым человеком.
– Двадцать три, – записал Смарагд и с грустью произнес: – Такая красивая ханум. Может ли она быть счастлива с неверным?
– О таких вещах не говорят, Смарагд. Стамбульская ханум может все, даже быть счастливой.
Он молча зазвенел чашками, довольный тем, что у него нет дочери, которая ходит без чадры и влюбляется в чужих мужчин…
Эмпайр-стейт-билдинг на Пятой авеню в Нью-Йорке. Сто два этажа и закрытая терраса на крыше, с крутящимся паркетным полом, с джаз-бандом, группой танцовщиц и стеклянными стенами, за которыми тянулся Манхэттен.
Джон