Выйдя на залитую солнечным зноем Ильинскую площадь, он задумчиво обошёл храм Ильи Пророка, полюбовавшись на его гордо вознесённые купола и два высоких шатра – колокольню и башню Ризоположенского придела. Как два былинных стража в белых одеждах, они стерегли главный вход. Ярославль завораживал поначалу своими архитектурными выдумками: почти на каждом перекрёстке в центре города встречались разновеликие, разностильные, но удивительно чётко вписанные в неброский городской пейзаж церкви. Погодин любовался ими, наслаждался их цветистыми названиями: Спас-На-Городу, Никола-Мокрый, Никола-Рубленый город… Но теперь всё как-то потухло, обесцветилось. Все эти красоты превратились для Погодина в обыденные ориентиры. Погодин свернул в тенистый Губернаторский переулок, вышел на Волжскую набережную, прошагал мимо длинного трёхэтажного здания Демидовского лицея до Стрелки и свернул на Соборную площадь. Здесь царствовал некогда величавый, а ныне изрядно пооблупившийся, с потускневшим золотом куполов, пятиглавый Успенский собор, главный храм города. Пройдя между ним и несоразмерно огромной, слоноподобной колокольней, Погодин оказался в Ильинском сквере. Миновав Демидовский столб, он устало опустился на скамейку. И целый час просидел в безделье, вычерчивая сломанным прутиком на песке крестики и нолики. Не поворачивая головы, скашивая глаза, он то и дело поглядывал на аллею и памятник. Мимо столба нет-нет да проходили люди. Кто-то спешил, кто-то праздно прогуливался, иные присаживались на скамейки и отдыхали. Жарко… Вот один мужчина – коренастый, краснолицый – достал носовой платок и вытер лоб. Через некоторое – короткое – время другой, высокий и худощавый, прошёл и завернул за столб. Из кармана брюк у него неряшливо свисал платок. У третьего, мастерового, засаленный платок выпал из рукава. Тот охнул, громыхнул инструментами в ящике, нагнулся и поднял его. Четвёртый, в сюртуке, похожий на гимназического учителя, достал платок из внутреннего кармана и принялся обмахиваться, тяжело дыша от палящего зноя. Вот встретились два приятеля-путейца в форменных тужурках. Один дал другому прикурить и вынул при этом – вероятно, по неловкости – вместе с коробком спичек большой белый носовой платок. А другой, затянувшись, вдруг закашлялся, чихнул и долго потом вытирал глаза и нос своим платком. Издалека видным. Цветастым.
Все выглядели вполне обыденно – служащие, рабочие, студенты, мастеровые. Погодин с удовлетворением заметил, что его долгая, упорная и яростная борьба за дисциплину наконец-то дала плоды. Они не бродили у столба