И хотя такое понимание Белой Руси ещё не было единственным, как абсолютно верно замечает А. Белый, формирование именно такого значения изучаемого названия нельзя не отметить. К тому же Гродненский, Лидский и Ошмянский поветы на момент составления карты действительно в значительной степени были заселены этническими литовцами, так что если принять за критерий разграничения Литвы и Белой Руси язык большинства населения, с точностью до повета, то карту Лейбовича можно признать почти безупречной. Постепенное отступление границы преобладания литовского языка на северо-запад, в связи со славянизацией, в долговременной перспективе создавало своеобразный «вакуум легитимности» для пограничных территорий в междуречье Нёмана и Вилии.
Религиозное угнетение, жесткое конфессиональльное противостояние после Брестской церковной унии способствовали католизации поисков собственной самоидентичности в среде русинских интеллектуалов. Их ответы на данные вопросы были далеки от однообразия. Как раз в это время появляются не только зачатки национальных концепций развития, в которых «русские» народы Речи Посполитой трактовались как самобытные этнические образования, но возникают и альтернативные, конфликтующие с ними теории. Тогда же, в XVII веке, на украинско-белорусской почве были озвучены как исходные принципы западноруссизма=малоруссизма, так и концепция существования великой «малорусской нации», в состав которой входят не только украинские земли, но и современные белорусские.
Концепция «малоруссизма» была сформулирована киевские митрополитом Иовом Борецким, который еще в 1624 году просил московского царя заступиться за православных Речи Посполитой и трактовал украинцев как «младших» братьев[50]. Представление об единстве Руси в границах Речи Посполитой с Русью Московской не были чужими и для представителей противоположного – униатского, католического – лагеря. Тодар Скуминович писал про две Руси «которая и под наияснейшим монархом польским и под царем московским живет»