– Шоферил, грузчиком был, – ответил я уклончиво.
– А ты? – мотнул он головой в сторону Вани.
– А я человек простой – свиновод.
– У-у, почти коллега! А я мясник, твоих хрюшек доводил до кондиции. Ну так вот, скажу вам, кореша, на хрена мне вся эта петрушка нужна. У меня все было. Работа, хата, дача… А придет румын, меня первого турнут отсюда, хотя мои предки тут похоронены до седьмого колена. И дед, и бабка. Прадед у меня в Первую мировую сотником был… Ну да это к делу не относится. Так вот, сперва хохлу, русскому, а потом и молдаванину скажут: ну ты, быдло, пошел на плантацию, героем будешь у меня работать. «Другой сорт. Ду сорте». Верно я говорю, Гриня? – спросил он у водителя.
– Отстань, Петро, надоел… – пробурчал тот.
– А что, эти полицейские так и торчат за стенами? – спросил я.
– Да, сидят там, носа не кажут. Мы их не трогаем, родственников же пускаем. Пусть пока живут…
Так за Петиным трепом мы и доехали до штаба батальона – небольшого двухэтажного здания. Первая машина уже стояла с распахнутыми настежь дверцами. Хозяин, видно, был в штабе. Минут через пять из дверей появился крепыш и коротко бросил:
– К комбату!
Мы прошли по коридору, остановились перед обитой черной шкурой дверью. Таблички не было. Рядом скучал автоматчик.
Хоменко разговаривал по телефону. Он энергично впихивал в телефонную трубку короткие, резкие фразы:
– Э-э… прошмандовка…Седлай ей третью степень… Кончай, это не то… Дурь, говорю. Твоя, конечно… его тоже кастрируем… – Он вздохнул и уже нетерпеливо начал стучать серебристой ручкой по хрустальной пепельнице, доверху набитой разноцветными бычками, папиросами. Виднелись даже окурки с губной помадой. – Значит, будет так… – Он заговорил жестко и нетерпеливо: – Пойдешь и заберешь от моего имени. Все будет только по счету. Все будут платить и никуда не денутся… Все, я сказал.
Из всей этой белиберды я, конечно, ни черта не понял. Я внимательней рассмотрел лицо моего нового командира, его маленькие заплывшие глазки, которые следили сейчас за мухой, ползавшей по периметру пепельницы. Может, эти движения насекомого помогали хозяину кабинета сосредоточиться или, более того, разработать какой-то ему одному ведомый план. Он снял свою шапку; рыжих волос осталось совсем мало: розовую проплешину прикрывали лишь чахлые остатки.
Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно…
Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем