У двери в квартиру я вернул Наталью в вертикальное положение. Ледяная маска пропала, и мамзель пыхтела возмущением: «Егоров! Как был ты хамло, так и остался!» А я отдышался и в таком же светском тоне ответил: «Наташк! А иди ты в жопу! Дай мне пописать, и я пойду отсюдова», У нее аж дыхание перехватило: «Что-о-о?! У меня что, туалет общественный?!» Я пожал плечами: «Ты уже поняла, что я хамло? Не пустишь внутрь – я тебе под дверь напузырю. У меня не заржавеет».
Наталья прострелила меня взглядом и полезла за ключами в сумочку.
Облегчившись, я вышел в прихожую, присел на какую-то тумбочку, поймал Наташку ра руку и подтянул к себе: «Слушай, подруга! Это из-за твоей работы в тебе накопилось столько выпендрежа?» Она стукнула меня по плечу: «Пусти! При чем здесь работа? Я просто привыкла, что мужчины в моем присутствии ведут себя так, как я хочу!» Похоже, она еще хотела чего-то сказать… морально-устойчивое. Но не успела. Запечатлел я ей безешку на устах сахарных. С полминуты Наташка че-то мычала, чечеточку пыталась сбацать. А потом и утихла.
Утром, когда я провожал ее на работу, она дернула меня за рукав: «Борь! Ты мне можешь объяснить – что произошло? Почему я даже не сопротивлялась? Старая симпатия к тебе проснулась?» Я поцеловал ей руку: «Наташкин, насчет симпатии – не знаю. По-моему, тебе просто надоели дрессированные мужики. Когда ты знаешь наперед – что он скажет, что он сделает. Оно, конечно, спокойнее так жить. Но, по мне, уж очень скучно». И я тихонько подергал Наташку за ухо…
Быть единственной женщиной
Она меня за руки полюбила. А я ее – за то, что она была второй женщиной в моей жизни за двадцать с хвостиком лет. Или… третьей? Не помню. Да и хрен с ней. Главное, что я на ней хотел жениться. Как и на всех остальных женщинах, к которым я залезал в постель.
Ирина Дмитриевна была старше меня лет на пятнадцать. И относилась ко мне, как любовница и мама одновременно. Странное это было сочетание. Но в чем мне с ней повезло – так это в том, что я в самом начале моего ныряния по пучинам разврата встретился с женщиной, которой от меня ничего не надо было, кроме меня самого.
Про свои руки я вспомнил не зря. В редкие минуты отдыха Ира держала меня за руки, целовала их и обзывала чудом. «Ты только до меня дотрагиваешься ручищами своими – и я улетаю. И… приплываю». При ее красоте нудивительно было, что она пользовалась постоянным пристальным мужским вниманием. Но я не успел начать ревновать. Ира сразу мне сказала: «Пока я тебе не надоем, никого здесь и близко не будет. Я не ткачиха-многостаночница. Всех разогнала».