– А мент тебя спрашивает, вы тот самый Бродский?
– А я думал, что они имеют ввиду мою отсидку. Киваю обречённо. Да? Поддакиваю скромно, что мол тот самый Бродский. Чего уж думаю отпираться и так далее, и так далее, и так далее?
– А мент дружинника пытает, какой-такой «тот самый» Бродский? Чем знаменит? А дружинник ему с придыханием говорит, что художник был такой известный, который самого Ленина рисовал. И что в Ленинграде есть улица Бродского и музей.
Мент тогда задумался, протоколы стал перебирать как карты игральные. Потом осклабился, как будто кислого квасу выпил и заговорил повеселевшим голосом. Ладно, говорит, ребята. Идите по домам. Праздник вам портить не хотим. Но вы больше не балуйте. Людям на нервы не действуйте. Не мешайте им коммунизм строить. И отдал паспорта. И руки жать стал, прощаясь.
– А мы вышли и наперегонки припустили по бульвару.
– А Семён кричал, что вечеринка удалась!
– Двадцать пять лет мы не виделись, Коля.! Да? Как ты живёшь-то? Как Питер?
– А ты как, Ося? Нобелевку отхватил, по радио говорят. Вот пруха?! Ну кто бы мог подумать?
– Я бы мог подумать!
Так Ося довёл меня по каменным джунглям Нью-Йорка до ресторана «Русский самовар», который оказался его собственностью. Домой из Лос-Анжелеса мы с Никитой в большой компании возвращались через Нью-Йорк и он решил там отпраздновать «Оскара». Пили «Столичную» и закусывали пельмешками. Орали песни «Битлз» во всю глотку. Но ментов так никто и не вызвал. На следующий день мы улетали в Москву. Это был третий раз, когда жизнь на своих закоулках свела меня с Иосифом Бродским. И как оказалось – последний…
Но вечеринка удалась!
Зеркало
Студёной, промозглой питерской осенью, в бытность мою студентом ЛИАПа, я участвовал в переписи населения СССР. Студентом я был любознательным и кроме предметов по изучению космических летательных аппаратов имел склонность к прекрасному. Частенько заходил в библиотеку Академии художеств и почитывал там книжки с картинками. Насмотревшись прекрасного, легко мог отличить антиквар от всякой шелухи и прикупить в комиссионке стоящую вещь. Ну со временем от пролетарской нужды можно было вещички такие и продать каким-нибудь зверькам. У зверьков денег не куда было девать, и они любили покупать красивые безделушки.
И вот как-то по делам переписи пришел я в огромную коммуналку на Крюковом канале. Таких много было. А точнее только такие и были здесь в центре Ленинграда. Захожу в одну комнату, в другую, в третью. Переписываю население, заношу все данные в специальные листки. Где порядок, где хлам – всё по хозяйкам. Народ сплошь трудовой, рабочий и служащий. Строители коммунизма. Только в чуланчике ютилась одинокая интеллигентная старушка со знанием иностранных языков. Да её и старушкой-то трудно было назвать – такая она была ухоженная и опрятная.
В самой большой комнате с шикарным видом на Никольский