– Неужели на тебя свалили, что жена погибла? – Мать чуть не упала в обморок.
– Не впрямую, конечно. Но чегой-то снова затаили. Мне не мерещится, Татьяна. Агентство давно хотят прикрыть. Вернее, поменять руководство. Курочка-то золотые яички несёт. Может, я и сам уйду – лишь бы сохранить «Брянский лес». Контора прибыльная, нужная. Не могу ею жертвовать ради своих амбиций. Возьму на себя грехи – свои и чужие. Мне не привыкать носить тяжести – грузчиком был. Пусть другим полегчает. – Озирский потянулся, размял торс. – А мэр у нас хоть куда! Плевать, что городом не занимается. Лишь бы демократом был.
– Андрей, не обижайся, – попросил я. – Не смог передать про Франсуазу. Мне так её жалко, что просто не передать. Как там всё произошло? Я вообще думал, что ты в Париже.
– В Париж я не поеду. Мне это запретила бывшая тёща, мать Франсуазы. – Андрей усмехнулся правым углом рта. А левый замер, как пришпиленный, – ладно, ей простительно, имеет право. Селья-Пилар винит меня, хоть и постоянно предупреждал Фрэнс, просил её не рисковать. А она любила щекотать себе и другим нервы. Так её воспитал отец, и мать об этом знала. Но нужно же найти козла отпущения! Обвинять стихию, рок, судьбу как-то несерьёзно. Требуется враг во плоти. Я получил право только сфотографировать Фрэнс в морге и в гробу. Ещё у меня остались её прижизненные снимки, а также Юлека и Маньки. Теперь детей никто и никогда так не назовёт. Отныне они – Жюльен и Мари де Боньер. Селья советовала не судиться с ней – всё равно проиграю.
– По-моему, бабушка сошла с ума! Дети остались без матери, а она ещё их и отца лишает…
Моя мать возмутилась до крайности. И я тоже сжал кулаки. Как можно отбирать детей у человека, которому и так больно?…
– Вполне возможно, что у неё поехала крыша, – легко согласился Озирский. – Селья-Пилар потеряла единственную дочь, да ещё столь страшным образом. Ведь от головы Фрэнс практически ничего не осталось. Снимки страшные, но они для меня одного. И я никому их не покажу, сколько бы лет ни пришло. Даже тебе, Божок. – Андрей похлопал меня по спине. – Верю, что жалеешь Фрэнс. Но это другое. Тебе не понять. И не нужно понимать. А мы с тобой немного погодя поговорим о другом.
Озирский взглянул на стенные часы – без семи одиннадцать. Мать устала – надо её отослать. А потом – к делу.
– Андрюша, и ты отказался от детей? Без боя?
Мать роняла ложки-вилки, локтём чуть не смахнула на пол рюмку. Я её поймал уже в полёте.
– Тебе это так просто