Но еще до начала Войны произошло событие, повлиявшее на будущее семей Медведевых и Камышиных.
Марфа схватила кухонное полотенце и принялась стегать сына. Минуту назад Митяй сообщил, что Настя Камышина от него беременна.
– Ах ты, ирод! Варнак! Переселенец! – кричала Марфа.
В свое время, когда в Сибирь хлынул народ из центральной России и Украины, слово «переселенец» у коренных сибиряков стало ругательным.
Петр, отец Митяя, гыгыкал, глядя, как жена лупит сына, а тот слабо отмахивается. Петр всегда гыгыкал по любому поводу и без повода. Когда нормальные люди открывают рот, чтобы словами донести свое мнение о происходящем, из уст лыбящегося Петра вырывается: «гы-гы-гы». Сослуживцы, Петр работал кочегаром-истопником, и соседи принимали его за недоумка. И только близкие знали, что еще никому не удалось выиграть у Петра Еремеевича в шахматы, что он складывал в уме пятизначные числа, что, фанат-рыболов, он всегда приходил с большим уловом, ему были известны повадки каждого вида рыб. Кроме шахмат, праздных арифметических упражнений и рыбалки, Петра более ничего не волновало. Для окружающих он был физически сильным полуидиотом.
– Язви тя черти! – разорялась Марфа. – Ты пошто девку спортил?
Как и все Медведевы, Марфа была высокого роста, но двухметровому Митяю доходила только до носа. Ему надоело уворачиваться, тем более что мама обладала нешуточной силой и полотенце хлестало больно.
Он захватил полотенце, притянул за него мать, крепко обнял:
– Мам, хватит! Не портил я ее. Так получилось. Случайно…
– Дык, разе случайно девки брюхатеют, – обмякла Марфа и, всхлипнув, уткнулась сыну в грудь. – Как я теперь барину и барыне в глаза посмотрю?
– Я заметил, – Митяй широко улыбнулся и погладил мать по спине, – что, когда ты злишься или волнуешься, переходишь на сибирский говор. И еще называешь Елену Григорьевну и Александра Павловича барами. Какие они баре? Простые советские труженики, интеллигенты.
– Ага, Елена Григорьевна особо труженица у нас.
Критику в адрес хозяйки ни отец, ни сын не восприняли серьезно. Марфа пылинки сдувала с Елены Григорьевны, относилась к ней как к хронически больному ребенку. Этому ребенку было за сорок лет и она выкуривала две пачки папирос в день.
С улицы прибежал Степан, младший, тринадцатилетний сын Медведевых. Увидел обнимающихся мать и брата.
– Кто-то помер? – с испуганным интересом спросил Степан. Интереса было значительно больше, чем испуга. Не дожидаясь ответа, сообщил: – В двадцать четвертом корпусе дядька умер, сейчас выносили, на лестнице, на повороте гроб не вписался, мертвец чуть не выпал…
– Я тебе! – показала Марфа ему кулак. – Цыть!
Степан юркнул под мышку к отцу, который продолжал гыгыкать.
Марфа отстранилась от сына, взглянула на него с любовью и болью:
– Тебе лет-то сколько…
– Шестнадцать.