Обо всём этом думал Вадим Шведов, глядя из окна на двор, засыпанный глубоким снегом. Пока никакой «чёрной зимой» и не пахло. К вечеру переставал лязгать и громыхать Тихорецкий проспект, и из Сосновки начинало пахнуть зимним лесом. Ранние ноябрьские сумерки скрадывали очертания домов, деревьев и идущих по двору людей.
Потушив в пепельнице «Опал», Вадим снова зажёг настольную лампу и взялся за тетради, найденные в московском тайнике месяц назад, тем ветреным, трагическим вечером. Боготворимая Вадимом тишина обступила его со всех сторон. Световой круг, отбрасываемый лампой на его массивный, двухтумбовый стол, становился всё ярче. Здесь не хватало только печи с потрескивающими дровами и бревенчатых стен.
В сравнении с другими мужиками его возраста, Шведову жилось, несмотря на увечье, легче. В рестораны его не тянули, он не брал в рот ни капли спиртного, шумных компаний сторонился. Всего этого довелось через край хлебнуть в детстве, когда вместо лимонада приходилось пить в сигаретном дыму портвейн и пиво. Мультики симпатичному больному мальчику заменяла натуральная порнуха с участием его родной матери. Вадиму так надоели все эти совокупления, что он до сих пор содрогался при одном воспоминании о них. Галия сына не стеснялась – особенно до шести лет.
Потом у Вадима в позвоночнике обнаружили туберкулёзный очаг и продержали двенадцать лет в лесной школе. И уже тогда, став в страданиях и в борьбе за жизнь настоящим мужчиной, Вадим стал командовать матерью и учить её жить. Это оказалось более чем кстати, потому что внеочередным получением отдельной двухкомнатной квартиры на проспекте Большевиков Галия была обязана именно сыну. Он каждый день напоминал, чтобы мать, вооружившись его справкой об инвалидности, отправлялась по инстанциям и требовала того, что им двоим положено.
До этого Шведовы жили на Лермонтовском проспекте, у Обводного канала, в одной коммуналке с алкоголиками, без ванной и даже без нормального туалета. Их комната была совсем тёмная, граничащая с кухней. Там Галии удобно было принимать любовников – с чёрного хода. Но мальчик без света и свежего воздуха совершенно зачах. Его мать вела себя именно как бабочка-субботница. Она была совершенно непрактичной, все деньги просаживала в один момент. Она покупала себе дорогие обновки, устраивала кутежи с икрой, балыком и коньяком.
Ко всему прочему, Галия едва не совершила самую страшную глупость в своей жизни, если не считать попыток вытравить ребёнка. Дом на Лермонтовском попал на капитальный ремонт, и жильцов стали расселять. Галия едва не согласилась получить комнату в другой коммуналке, потому что всё считали её одинокой. И только возвращение сына из лесной школы дало возможность начать хлопотать об отдельной двухкомнатной квартире,