Музой молодого Пушкина была, конечно же, Эрато – муза любовной эротической поэзии – «ветреная подруга» поэта, за которой «буйно волочилась молодежь минувших дней и которая резвилась, «как вакханочка».
Позднее ее заменила Евтерпа – покровительница лирической поэзии, явившаяся «барышней уездной»
С печальной думою в очах,
С французской книжкою в руках.
Со временем свои права заявит и Каллиопа – муза эпической поэзии; вернее, поэт сам обратится к ней в конце седьмой главы:
Благослови мой долгий труд,
О, ты, эпическая муза!
Но до этого так далеко! Юноша-поэт купается в море светских удовольствий. Он – непременный участник дружеских пирушек, где благословенное вино «сверкает Иппокреной» – струей легендарного ключа, вдохновлявшего поэтов.
Автор – восторженный театрал, воспевший русскую Терпсихору (музу танца), балерину Истомину, окруженную толпой лесных богинь-нимф. Ее полет легок, как полет пуха из уст бога ветров Эола. Поэт любит балы, он влюблен во всех красавиц и сравнивает их с вечно юными мифологическими богинями: девственной богиней охоты Дианой и румяной богиней цветов Флорой. А ножка Терпсихоры вызывает в нем прекрасные и грустные воспоминания о глубоком чувстве, о часах и минутах, проведенных рядом с НЕЙ у предгрозового моря.
Берега Тавриды, увиденные Онегиным во время путешествия, рисуют воображению автора (именно автора, а не его героя) сцены самопожертвования Ореста – потомка Атрея (Атрида) и его друга Пилада. Юноши попали в страну тавров, и, по местным обычаям, один из них должен был быть принесен в жертву богине охоты Артемиде. Каждый из друзей, желая спасти другого, предлагал в жертву себя, и только заступничество сестры Ореста Ифигении, жрицы Артемиды, спасло им жизнь.
Именно сам автор слушает «немолчный шепот» морской богини Нереиды. Он вспоминает грозного Митридата, последнего Понтийского царя, побежденного римским полководцем Помпеем; Митридата, который не вынес горечи поражения и здесь, на берегах Тавриды, покончил жизнь самоубийством.
Совсем другие чувства вызывает у поэта русская деревня. Среди полей и лугов он понимает, что
…рожден для жизни мирной.
Для деревенской тишины.
Огромный сад представляется ему приютом задумчивых лесных божеств дриад; он бродит над пустынным озером, сам себе предписав ничегонеделанье (far niente). Но утверждая: «Летучей славы не ловлю», поэт, может быть, невольно обманывает себя. Позднее он