У меня был:
– С Россией понятно – у нас имперский инстинкт, нам можно, но зачем Каримов в Таджикистан полез?
– Во-первых, – пояснил Фёдор, – здесь живёт много узбеков. Им от вовчиков досталось, особенно в Курган-Тюбе – там целые кварталы выходцев из Самарканда. Во-вторых, Каримов раскатал губу на северные районы Таджикии. Оттяпать думал под сурдинку по самый Туркестанский хребет… Но – не вышло.
– А что сейчас? – спросил я. – Тихо?
– Пока тихо, – кивнул Фёдор. – Но Азим говорит, тревожно в воздухе. Войну ни те ни другие забыть не могут. Для Таджикии это много – триста тысяч убитых и сотни тысяч беженцев.
«А для кого мало?» – подумал я, но не спросил.
– На Памир бы ещё раз успеть, пока снова не началось, – подал голос молчаливый Сергей.
Солнечный русский – вспомнил я ночное видение. Корешок в земле, вершки в небесах. Журавлиным клином колоды раскалывает. Странствует с надеждой, возвращается с благодарностью…
У дороги то и дело вставали щиты с изображением чернобрового президента.
Проехали вдоль горного луга. В его жирной зелени то тут, то там пунцовыми головками горели маки.
– Отцветают, – вздохнул Глеб. – Недели две назад, небось, сплошной ковёр был.
– Бил, да, – подтвердил Мурод. – Совсем красний.
Судя по речи, Мурод был не из коренных душанбинцев. Столичный люд недавний государственный знал прилично.
Время от времени Мурод сплёвывал за окно тёмную густую слюну. Пару раз я наблюдал, как он достаёт пакетик с насваем, высыпает на ладонь порцию, скатывает в шарик и закладывает под губу.
Фёдор рассказывал про горящие копи – угольные пласты в урочище Кухи-Малик за Гиссарским хребтом. Подземный пожар выжигал их с незапамятных времён. Геродот ещё поминал или Плиний – Фёдор сомневался, кто именно.
Мне, как я понял, туда. На всякий случай уточнил, заедем ли. Фёдор обещал.
За