– Ну вот, я готов! Если берете меня с собой, то постараюсь не отстать…
– Э-э, человече, не больно-то ценишь ты нас, ежели думаешь, что мы позволим тебе идти пехтурой!.. – возмутился откровенный и честный Роман Воинов. – Вот, пожалуйста, мой серый! Приторачивай покрепче седло сзади и поезжай, а я малость пройдусь пешочком, а то ноги совсем затекли… А потом меня сменит Ненко, да и Арсен будет не прочь… Ежели помогать в беде, так гуртом! Неспроста же у вас говорят: гуртом и родного батьку колотить легче!
Нежинский казак заразительно засмеялся:
– Разрази меня гром, если вы не чудесные ребята! А? Ей-богу, стоило померзнуть в снегу, лишь бы встретиться с вами! Сразу видать, что настоящие запорожцы, а не какие-то бродяги.
Арсен и Роман, переглянувшись, расхохотались. А Ненко, не совсем поняв, что сказал веселый путник, которого только счастливый случай спас от смерти, с удивлением наблюдал эту сцену.
– Угадал, батько! – сказал Арсен, вытирая рукавицей слезы на глазах. – Один из нас – бывший янычар, турок, то бишь отуреченный болгарин, – он показал на Ненко. – Другой, – кивнул на Романа, – донской казак… А третий, – ткнул рукавицей себя в грудь, – недоученный спудей[5]. Ну, а все вместе – самые настоящие запорожцы!
– О! – вырвалось у нежинца, и он захохотал громче всех.
Дружный хохот, к которому, догадавшись теперь, о чем шла речь, присоединился и Ненко, перекрыл завывание вьюги. Можно было подумать, что четверо этих людей сошлись не среди взбудораженного ураганным ветром дикого поля, а где-то в уютной теплой корчме, за кувшином доброго пива, возле красивой и острой на язык шинкарки.
Насмеявшись, они быстро собрались и нырнули в снежную круговерть. Арсен снова двигался впереди. За ним верхом – Ненко и Гурко. А Роман, ухватившись за уздечку, привязанную к седлу, поспешал сзади по прибитому копытами снегу.
Буря не утихала. Когда путники выбрались из оврага, им показалось, что она разыгралась с новой силой и еще быстрее мчалась по беспредельным просторам белой степи.
2
За маленькими оконцами, которые мороз разрисовал причудливыми кружевами, глухо завывает ветер, кидает в стекла сыпучим снегом, гогочет в широкой, сплетенной из лозы трубе. А в хате натоплено, по-праздничному уютно.
Перед иконами горит лампадка, под потолочной балкой на деревянной подставке – восковая свеча, в устье печи потрескивает желтоватым пламенем связка смолистой щепы. В красном углу стоит большой сноп ржи, перевязанный тугим перевяслом из лугового сена и украшенный густыми багряными гроздьями калины. На столе, застланном вышитой скатертью, в глазурованных мисках – кутья и узвар, вареники с творогом, сметана, пироги с маком, шулики[6], два кольца колбасы, которая так и поблескивает поджаренными боками. А посередине, на широком деревянном подносе, – крутолобый белый каравай.
Старая Звенигориха с девчатами – Стехой и Златкой – суетятся возле печи и стола. Дед Оноприй пристраивает