– Ты че, Боцман! Там такое! Полный карачун! В местных сказках большая доля правды. Мы, похоже, весь партизанский отряд нашли, вместе с немцами. Там скелетов пятьдесят, не меньше. И кости повсюду… А оружия! В общем, там есть что поискать!
– Хорош трепаться! – закричал Бригадир. – Потом лясы точить будем. Боцман, давай в палатку. Погоди, я с тобой. Док, ты за старшего. Мы внизу. Все. Рвем когти.
Глава 4
Паук очнулся через два дня. Это произошло быстро и как-то буднично, без театральных пауз, стонов и закатываний глаз. Просто однажды утром Паук открыл глаза и схватил Дока за руку.
– Кинжал нашли? – первым делом спросил он. – Он мой.
– Ты че? – возмутился Док. – Совсем с глузду рухнул?! Ты тут крысятничаешь, всех на уши поставил. Парни с тобой как с пасхальным яйцом носились, пылинки сдували. С того света практически вытащили, а ты сразу с наездом! Ты че, Паук! Окстись. Тебе их благодарить надо, прощения просить. А ты… Хоть бы «здравствуй» сказал.
– Кинжал мой, – упрямо повторил Паук, – ты не понимаешь, мой! У кого он?
Он неожиданно сильно сжал руку.
– Ты не понимаешь! Он мне нужен. Он мой. Иначе все умрете!
– Так ты еще и угрожаешь?! – Док рывком вырвал руку. – Что значит – твой? Нож наш. Это общая добыча. А тебя за твое крысятничество я вообще предлагаю доли лишить.
– Кинжал мой. В нем моя кровь. Без него Паук умрет. Все умрут… Нужен ритуал… Жертва…
– Ты что бормочешь? У тебя бред. Какой Паук умрет? Ты тут, в палатке. Жив-здоров. Даже говоришь. Правда, еще не соображаешь.
Док достал ампулу с реланиумом и сделал пациенту укол.
– Поспи лучше. Тебе отдыхать надо. А то кинжал ему подавай. Ритуал. Жертвы. Спи давай. Чую, тебе еще голову лечить придется.
Ближе к вечеру в палатку к Пауку зашел Бригадир.
– Ну что, очухался? Здрав будь, Николай. Напугал ты нас. Больше не делай так. Как твое самочувствие?
За время вынужденного беспамятства Паук похудел еще больше. Осунулся. Кожа обтянула череп так, что под ней видна была каждая жилка. Казалось, острые скулы вот-вот прорвут этот желтоватый полупрозрачный пергамент. Глаза запали, а под ними образовались большие черные круги. Лицо приобрело возвышенно-страдальческое выражение. Так обычно изображают святых мучеников, или умудренных жизнью схимников, или иногда голодающих из каких-нибудь концлагерей. Но нахлынувшее было чувство жалости моментально слетело, стоило Пауку открыть глаза. В них не было ни боли, ни раскаяния, ни сожаления, ни желания сочувствия, а лишь холодная сила, жестокость, дикая уверенность в своей правоте. Бригадир аж отшатнулся от неожиданности. Это не были глаза Коли Паукова. Он никогда так не смотрел.
– Где кинжал? – спросил Паук непривычно низким грудным голосом. – Он мой, – произнес он, не дождавшись ответа.
– Коля, ты что? Какой кинжал? Да и вообще ты, видимо, когда башкой шандарахнулся, извилины сильно порастряс. Ты кто такой, чтобы мне тут ультиматумы ставить?
– Он