– Как же не желаем? – в ответ крикнул Чурила. – Проходите, гости дорогие. Ребятки, – позвал он челядь, – отнимите от ворот запоры, проведите витязей за столы. И еды, и питья ноне всем хватит.
Молодцы бросились выполнять приказание, и через мгновение, под приветственные крики подвыпившего народа, на освещенный факелами двор вошла большая ватага хоробров36.
Старший среди них отвесил земной поклон хозяину.
– Здрав будь, Чурила, посадник Подольский! Здравы будьте, люди радостные!
– Здрав и ты будь, Соловей, – поклоном ответил Чурила. – Откушайте и повеселитесь с нами.
Тут же Соловью подали ведерную братину, по края наполненную бурлящей брагой.
– За Коляду, Перуна, Велеса Мудреца, других Богов и Сварога над ними, – поднял он братину и сделал несколько больших глотков. – А ничего бражка, – кивнул он довольно, передал братину следующему витязю, громко рыгнул и огладил бороду, – сладенькая.
Братина пошла по рукам.
– За Макощь!
– За Световита!
– За Хорса!
Из разных земель пришли хоробры, и каждый своего Бога славил. Наконец я услышал:
– За Даждьбога!
Путята, а это был он, приложился к братине. За ним Зеленя с Яруном пригубили, а я вдруг понял, что стою и глупо улыбаюсь.
– Никак наши? – прошептала Велизара, а у меня стало теплее на сердце.
– Эх! – махнул я рукой горестно, – только Смирнова не хватает.
Но знал я, что Смирной сейчас поднимает заздравную чашу хмельной сурицы в чертоге небесном, в Сварге Пресветлой. За нас.
– Дядька Соловей! – подскочил к старшему витязю мальчишка-подгудошник. – Помнишь меня?
– Как не помнить? – обнял его Соловей, точно отец сына. – Песню твою частенько вспоминаю. Да ты вырос-то как! Совсем отроком стал. А помнишь…
– Здраве буде, Добрын Малович! – кто-то хлопнул меня по плечу.
– Путята!
Мы собрались в горнице у Чурилы. Я долго уговаривал их отказаться от затеи с моим освобождением. Дольше всех противился Путята. Он упрашивал меня уйти после ристания с ними. Он хотел войны. Он хотел воли для земли Древлянской и не понимал, не желал понимать, что не пришло еще время. Не равны силы. Что кровью будут течь реки, а вдовам не хватит слез, чтобы оплакать павших.
– Знаешь, Путята, – наконец сказал Соловей, – а княжич прав.
Хоробр вступился за меня, и я был благодарен ему. Только кто тогда мог предположить, что моя благодарность для Соловья через несколько лет смертью лютой обернется? Вот ведь как судьба порой нами вертит.
Я проспал почти до самого вечера. Накануне долго мы говорили. Все думали и рядили земляки, как сделать так, чтобы лик Даждьбога снова над Коростенем взошел. С Зеленей вспоминали наши давние споры и смеялись над ними, с Путятой песни тихонько пели, а Ярун