– Хорошо. – Олег выглядел настороженным, даже слегка напуганным. – Я тут подумал, спросить хотел. Мы ведь трупы тех, у кого кровь … выпили, хоронили просто так. Это ничего?
– Да что с ними сделается? – она пожала плечами.
– Ну… – неуверенно начал безопасник. – Народный фольклор вспомнил.
– Это сказки, Олежек, – иронично заметила Елена. Взгляд у нее при этом оставался серьезным, цепким.
– И что же во всех этих легендах правда?
– Практически ничего.
Олег судорожно сглотнул и уставился на бутылку с вином.
– Водка в душевой кабинке, – предложила Елена.
– Где?! – изумленно переспросил Олег и даже привстал со стола.
– В кабинке. За дверью, – улыбнувшись, уточнила она. – Больше никуда не помещалась.
Гений безопасности быстро смотался за «беленькой». Вернулся, налил стакан, залпом выпил.
– С тобой, Лена, либо сопьешься, либо спятишь, – поделился он впечатлениями.
– Налей еще, – посоветовала Елена. – Сейчас порадую еще больше. Проблемка тебе для размышления. За гостями-то вы, может, и уследите, а кто за твоими ребятами присматривать будет?
– О Господи…
Олега вынесло за дверь. Елена убрала выпивку по местам и направилась к гамаку. Пора было вздремнуть.
В свое время кто-то подло обманул Есенина, назвав его «последним поэтом деревни». На Руси-матушке «поэтов деревни» пруд пруди. Лет в восемнадцать рванут с родной сторонки к «огням большого города» за мечтой неясной, а потом всю жизнь среди застолий шумных, после очередных лишних ста граммов горькой плачутся о тоске сердечной по покинутым бревенчатым стенам, душистым полям, бескрайним лесам и родном деревенском прозрачном воздухе, не запоганенном копотью и гарью.
Макс был не таким. Он в равной степени комфортно чувствовал себя и на шумных городских улицах, и в сельской глуши. Он знал одно – и там, и там нужно работать. А где и что пить, не имело значения. Хороший самогон ничем не хуже дорогой водки. Но и не лучше. Голова по утрам болит одинаково. Хотя пил Макс редко. У него вообще была четко расписанная жизнь. Работа, семья, любовница, работа. Работа и любовницы менялись, семья оставалась неизменной. Или почти…
Он сидел за кухонным столом, жадно ел щи. Он всегда ел с аппетитом. Рядом стояло второе блюдо, душистый пар от тушеной картошки лениво полз к потолку. Жена что-то стряпала у плиты. Макс наблюдал за ней краем глаза, мрачно хмурился. В душе нарастало уже знакомое раздражение. И чувство вины. От того, что он видел, что-то пошло не так, что-то он просмотрел, пропустил, но до сих пор не понял, что именно. Его бесила апатия жены, ее равнодушие, непонятно откуда взявшиеся медлительность и вялость.
А