– Ишь какой решительный – сразу стрелять, – удовлетворенно заметил Коба. – Нет, эта акция серьезная, вопрос о человеческих жизнях… пусть даже жизнях врагов, – рассуждал мой человеколюбивый друг, – и она должна быть санкционирована. Надо собрать Политбюро, ты выскажешь свое предложение, объяснишь опасность этих потенциальных противников советской власти…
Как всегда, грязную работу Коба передавал соратникам.
Уже весной сорокового года Берия написал подробную Записку в Политбюро «О польских военнопленных из трех спецлагерей в количестве 14 736 человек плюс 8 632 человек, находящихся в тюрьмах» – с предложением расстрелять их всех, «исходя из того, что все они являются неисправимыми и закоренелыми врагами советской власти».
При этом законность была соблюдена – хотя и в нашем стиле.
В записке предлагалось перед расстрелом вновь рассмотреть их дела. Правда, в особом порядке – без вызова арестованных и без предъявления обвинения. Решение судеб возлагалось на «тройку».
«Тройку» возглавлял Меркулов, первый заместитель и главный друг Берии. Берия вывез его из Грузии. Этот Меркулов происходил из дворянской семьи, получил прекрасное воспитание – играл на рояле, писал акварели, баловался стихами, кажется, в юности учился в Петербургском университете. В жизни он был тихий, даже застенчивый. И оттого Берия обожал заставлять его быть палачом, часто вызывал в кабинет – участвовать в допросах. Не забывавшему свое дворянское происхождение застенчивому дворянину приходилось усердствовать.
Второй член «тройки» – другой заместитель Берии, Кобулов – садист, неизменно участвовавший во всех палаческих операциях. Третий – майор Баштаков, начальник отдела с нашей Лубянки.
Приговор «тройки» за редчайшими исключениями был один – В. М. Н. (высшая мера наказания).
– Мы всех их посылаем на три буквы, – пошутил Кобулов.
Шутка понравилась, и Коба ее повторил.
Помню (но лучше проверить), 5 марта записка Берии о судьбе польских военнопленных рассматривалась на Политбюро. Вечером того же 5 марта Коба вызвал меня и молча положил передо мною эту записку. Члены Политбюро обсудили ее и одобрили. На ней стояли размашистые подписи Кобы, Молотова и неясная – Микояна.
Коба сказал кратко:
– Поедешь и доложишь об исполнении!
Он любил, чтобы соратники участвовали в таких делах. Я тоже был соратник – на свою беду.
Я приехал во внутреннюю тюрьму Калининского управления НКВД ночью. Шел по перрону, когда к другому пути подошел поезд Осташков – Калинин. Увидел, как выгружали поляков. Окруженные конвоирами, они спокойно, неторопливо шагали с чемоданами по перрону. Я знал: им объявили, будто их везут на работу в другой лагерь. Некоторым даже сказали, что везут на свободу в нейтральную страну.
Их сопровождала охрана – конвойные войска НКВД, проводившие эту акцию.
Меня