Теперь в разговор включился и сенатор Вергилиан.
– И впрямь роскошная женщина. Я готов был бы пожертвовать ради нее пурпуром своей тоги.
– Кто же станет жертвовать почетным пурпуром ради какой-то женщины! – возмутился Прокул, самый младший из пятерых. – Гораций прав был, сказав: «С какою горечью все вновь и вновь мы пьем из родников любви».
– Не говори мне о Горации! – проворчал голый сенатор.
– Он величайший из наших поэтов! – горячо возразил Прокул.
– Возможно, – ответил Вергилиан. – Он много писал, но, увы, мало что делал. Сладко и почетно умереть за отечество, сказал он. Я одобрительно отношусь к этим словам. Однако, когда ему единственный раз в жизни пришлось участвовать в бою, он бросил свой щит и бежал. Это я нахожу уже менее заслуживающим похвалы.
– Он поэт!
– Он мастер болтать языком. Так же как наш Сенека. Император правильно поступил, отправив его в ссылку. Нельзя же проповедовать простую жизнь, только и занимаясь при этом умножением своего богатства.
– Сенека говорит, что лишь философ вправе быть богатым, потому что лишь он один в состоянии соразмерить свои возможности со своими потребностями.
– Чушь! – рассмеялся Вергилиан, и все пятеро проводили взглядами обнаженных красавиц, исчезавших за обрамляющими вход колоннами.
Сульпиций Руфус, до сих пор интересовавшийся разговором заметно меньше, чем обнаженными женскими телами, откашлялся, а затем недовольно произнес:
– Если мы собрались здесь, чтобы обсуждать какого-то поэта, я чувствую себя не совсем на месте.
– Я тоже, – присоединился к нему Кальпурний. – Я уж не говорю о том, что все эти голые бабы не годятся Мессалине и в подметки.
– Кто из вас в последнее время видел Мессалину? – спросил Прокул. Ответа не последовало. В конце концов Прокул сам нарушил молчание: – Сам я, ваш телохранитель и ближайшее доверенное лицо, могу сообщить следующее. Она обращается ко мне только при необходимости и не говорит ничего, что выходило бы за рамки моих служебных обязанностей.
– К нам в Ludus magnus она тоже не заглядывает, – заметил Руфус, – хотя и доверила моей опеке Вителлия, своего нового любимчика. Мы все знаем, однако, что Мессалина умеет быть твердой, как мрамор из лунийских каменоломен.
– Трудно винить ее, – с оттенком печали в голосе произнес Вергилиан. – Вот уже полдесятка лет она делит с каждым из нас свое ложе, доставляет нам величайшие любовные утехи, помогает во всех наших делах и требует взамен лишь одного – чтобы мы устранили императора. Каждый, однако, из нас пятерых прячется за чужие спины, потому что боится риска оказаться единственным, кто…
Сульпиций Руфус перебил его:
– Если мы будем продолжать в том же духе, старик Клавдий преспокойно умрет своей смертью. Тогда мы навеки потеряем благосклонность Мессалины.
– Сейчас в любовниках у нее Гай Силий, – заметил Тит Прокул.
– Это не тот Силий, который