рассудок и своя совесть, – пеняй же теперь сам на себя! В эту минуту ввели в арену Виктора и Леонию. Лица их были спокойны, поступь тиха и величественна. Пришедши на середину арены, они преклонили колена и устремили к небу глаза, исполненные умиления и восторга. – Виктор! Леония! – закричал отчаянным голосом Амвросий; но они его не слыхали. Ничто земное уже не могло коснуться праведников: казалось, они в предсмертный час внимали небесной гармонии и пению серафимов. – Римляне! – закричал Амвросий, – бросьте меня в арену, я вас обманывал: я христианин и хочу умереть за свою веру! – Он сумасшедший, – сказала Амена, – не слушайте его, он сумасшедший! Тут Амвросий встал со ступеней, выступил вперед и сотворил крестное знамение. – Кто бы ни была ты, ужасная женщина, – сказал он, обращаясь к Амене, – я отрекаюсь от тебя, отрекаюсь от твоих богов, отрекаюсь от ада и сатаны! Услыша эти слова, Амена испустила пронзительный визг, черты ее лица чудовищным образом исказились, изо рта побежало синее пламя; она бросилась на Амвросия и укусила его в щеку. В эту минуту из-за железной решетки впустили в арену четырех львов. Амвросий упал без чувств на ступени амфитеатра". Незнакомец опять замолчал, и я долго не смел прервать его молчания. – Кто ты, таинственный человек? – спросил я наконец, видя, что он хочет удалиться. Вместо ответа брат милосердия отбросил покрывало: страшно бледное лицо устремило на меня выразительный взгляд, и на его щеке я увидел глубокий шрам, как будто из нее мясо было вырвано острыми зубами. Он опять закрыл лицо и, не сказав ни слова, медленными шагами вышел из арены и исчез между развалинами.
