Дорогу нам загородила артель бурлаков с котомками. Палки в руках и грязные лапти свидетельствовали о дальней дороге. Это был какой-то совсем серый народ, с испитыми лицами, понурым взглядом и неуклюжими, тяжелыми движениями. Видно, что пришли издалека, обносились и отощали в дороге. Вперед выделился сгорбленный седой старик и, сняв с головы что-то вроде вороньего гнезда, нерешительно и умоляюще заговорил:
— Осип Иваныч! Мы уж к твоей милости…
— Откуда вы?
— Вятские мы, родимой мой, вятские…
— Ты не в первый раз на сплав пришел?
— Нет, не в первой… Раз с двадцать, может, уж сплыл.
— Ну, так чего тебе от меня нужно?
— Да вот запоздали мы, Осип Иваныч… Грех такой вышел; непогодье нас захватило, а дорога дальняя.
— Знать не хочу… Вздор!… Что у тебя в контракте сказано… а?… — заорал Осип Иваныч, выкатывая глаза. — Я, что ли, буду сталкивать да грузить барки за вас?… Задатки любите получать?! а?!
— Да ведь задатки в волость пошли, за подушное… — как-то равнодушно оправдывался старик, совсем подавленный величием обступивших его нужд. — Подушное, Осип…
— А мне плевать на ваше подушное! Знать не хочу!! Просрочил трое суток — за трое суток и штраф по контракту…
— Осип Иваныч, родимой! Мы ведь тысячу верст с залишком брели сюды… изморились! А тут ростепель захватила…
— Вздор!… Я не бог… понимаешь? Я не бог…
Старик только махнул рукой и пожевал сухими синими губами. Артель стояла как вкопанная; на изветрившихся лицах трудно было прочитать произведенное этой сценой впечатление. Старик, перебирая в руках свое воронье гнездо, что-то хотел еще сказать, но Осип Иваныч уже бежал к кабаку и с непечатной руганью врезался в толпу. Около кабака народ стоял стеной; звуки гармоники и треньканье балалаек перемешивались с пьяным говором, топотом отчаянной пляски и дикой пьяной песней, в которой ничего не разберешь. Эта толпа глухо колыхнулась и загудела, когда Осип Иваныч ворвался в самый центр и с неистовым криком принялся разгонять народ.
— Аспиды! Разбойники! Мошенники!! — ревел Осип Иваныч, как сумасшедший, не зная, на кого броситься; по пути он сыпал подзатыльниками и затрещинами.
Савоська выглянул из-за косяка кабацкой двери и быстро спрятался; на его месте показалась согнутая фигура заводского мастерового с запеченным лицом и слезившимися глазами.
— Осип Иваныч! Ты неправильно нас обиждаешь, — говорил он, когда Осип Иваныч протолкался сквозь густую толпу до самых дверей. — Севодни наш день, а завтра — твой… Мы тебе отробим, все отробим, а ты нас не тронь…
— Ах ты…
Мастеровой вылетел из кабака от одного удара могучей десницы Осипа Иваныча, а за ним вслед, как вилок капусты, полетел Савоська и растянулся плашмя на земле.
Пока Осип Иваныч совершал свои подвиги, записные пьяницы