Глава пятая. Спасение погибающих
I
Хотя на баке еще сильно «поддавало»[60] и нос корвета то стремительно опускался, то вскакивал наверх, тем не менее Ашанин чувствовал себя отлично и окончательно успокоился. Бодрый и веселый, стоял он на вахте и словно бы гордился, что его нисколько не укачивает, как и старого боцмана Федотова и других матросов, бывших на баке.
Увидав Бастрюкова, который по обыкновению, стоя на вахте, не оставался без работы, а плел мат и мурлыкал себе под нос какую-то песенку, Володя подошел к нему и поздоровался.
– Здравия желаю, барин, – весело приветствовал его Бастрюков. – Хорошо ли почивали?
– Отлично, брат.
– Вчерась-то вас не видно было; верно укачало… Ну, да и качка же была. Мало кого не тронуло, особливо кто здесь не бывал.
– А тебя вчера укачало?
– Меня не берет, барин… Нутренность, значит, привыкла, а как первый раз был в этом самом Немецком море, так с ног свалило. Через силу вахту справлял.
– И меня, брат, совсем укачало.
– То-то на вахту не выходили…
– Не мог, – невольно краснея, проговорил Ашанин и подумал: «А вот матросы же могли… их также укачивало».
– Отлеживаться лучше-то.
– Зато сегодня меня нисколько не укачивает, Бастрюков. Ни капельки.
– То-то вы, баринок, такой веселый. Это бог, значит, к вам милостив… дает вам легче справлять службу.
– Ведь и теперь качка порядочная. Не правда ли?
– Здорово покачивает.
– А мне ничего, – с наивной радостью говорил Володя.
– Теперь вам, барин, никакая качка не страшна после вчерашнего. Нутренность ваша, значит, вся вчера перетряслась и больше не принимает качки. Шабаш, мол. Другие есть, которые долго не привыкают.
Володя заходил по баку, стараясь, как боцман Федотов, спокойно и просто ходить во время качки по палубе, но эта ходьба, заставляя напрягать ноги, скоро его утомила, и он снова подошел к пушке, около которой стоял Бастрюков.
Его как-то всегда тянуло поговорить с ним.
– А вчера шторм таки сильный был, – начал Володя.
– Д-д-д-а, было-таки. Не дай бог, какая ночь… Совсем страшная… Ну, да с нашим «голубем» и страху словно меньше и завсегда обнадеженность есть. Он башковатый… и не в такую штурму вызволит.
– А страшно было?
– Как еще страшно… Во втором часу ночи самый разгар был… Бе-да.
– Ты разве боялся?
– А то как же не бояться? – переспросил Бастрюков, ласково улыбаясь своими добрыми умными глазами. – Всякий человек боится, потому что никто не согласен в воде топнуть. Дело свое сполняй как следовает, по совести, а все-таки бойся… И всякая тварь гибели боится, а человек и подавно. А который ежели говорит, что ничего не боится, так это он, милый барин, куражится и людей обманывает. Думает, и в самом деле, примерно, цаца какая, что ничего, мол,