раз думал о том, что, не считая нас с Данни, этот пес – единственный житель дома; может, даже единственный его хозяин. Всякий раз перед отъездом в Париж я говорил Данни: «Надо бы взять его с собой». Он приходил и устраивался возле машины, провожая нас. И едва мы садились, хлопали дверцами и заводили мотор, как он вставал и шел к сараю, где хранились дрова, – там он обычно спал в наше отсутствие. И всякий раз мне было жаль возвращаться в Париж. Я как-то спросил Данни, можем ли мы с ней пожить в этом доме какое-то время? «В принципе, да, – сказала она, – но только не сейчас». Я неправильно понял, та дама, которую навещала Данни на улице Виктора Гюго, никак с этим домом не связана. Хозяйка дома сейчас за границей. Они познакомились в прошлом году, когда Данни искала работу. Правда, она не уточнила, какого рода работу искала. Ни Агхамури, ни остальные из «Монпарнасской шайки», как я ее окрестил – Поль Шастанье, Жерар Марсиано, Дювельц, – не знали о доме. «И к лучшему», – сказал я. Данни улыбнулась. Она явно думала так же. Однажды вечером, когда мы разожгли камин и уселись перед ним на огромном диване, а пес лег у нас в ногах, Данни вдруг сказала, что напрасно мы взяли машину у Шастанье и, вообще, она больше не хочет иметь ничего общего с этой «кучкой тупиц». Меня удивили ее тон и то, что она, обычно сдержанная в суждениях, сказала так. Но и в этот раз мне не хватило духу спросить, что же связывало ее с теми «тупицами» и почему она переехала в отель «Юник» по настоянию Агхамури. Да и, признаться, сидя в доме, закрытом от всех густым рядом деревьев и белой изгородью, мне не хотелось задавать лишних вопросов.
Но вот однажды мы возвращались после прогулки со стороны Этрельской мельницы – одно из тех названий, которые, казалось бы, давно позабыты или которые мы не произносим вслух, боясь расчувствоваться, но память послушно хранит их, – пес бежал перед нами, в небе светило осеннее солнце. Едва войдя в дом, мы услышали шум мотора. Звук приближался. Данни схватила меня за руку и повела в спальню, на второй этаж. Жестом она показала, чтобы я сел куда-нибудь, а сама прижалась к стене у окна. Снаружи заглушили мотор. Хлопнула дверца. Было слышно, как кто-то идет к крыльцу по усыпанной гравием аллее. «Кто это?» – спросил я шепотом. Данни не ответила. Тогда я тихо скользнул к другому окну. Снаружи стоял большой черный автомобиль какой-то американской марки, и мне показалось, что водитель все еще сидел за рулем. Раздался звонок. Потом еще два. Еще три. Внизу залаял пес. Данни стояла, вцепившись в занавеску, и не шевелилась. «Есть тут кто-нибудь? Кто-нибудь дома? Вы меня слышите?» Голос громкий, с едва заметным акцентом: бельгийским, швейцарским или общим акцентом тех людей, о которых не знаешь, какой язык считать их родным, – они и сами этого не знают. «Есть тут кто-нибудь?»
