Дед бросился к Галине, побледневшей, как смерть, от тревоги и перепуга; он стал успокаивать ее, говорил, что он за Мазепу вполне спокоен: с первых же приемов видно, что он такой лихой наездник, под которым и сам черт хвост опустит. Хоть уверения деда и успокоили Галину, но она все-таки дрожала, как в лихорадке, и дед повел ее, вслед за севшими на коней Немотою и Безухом, за ворота. С пригорка было видно, как несся Мазепа на коне исчезающей точкой и как, описав гигантский круг, уже летел стрелою назад. Видно было впрочем, что направление бега было в его руках, и что сила, увлекавшая всадника, подчинилась уже его воле. Верховые не бросились даже на помощь Мазепе, а стояли смирно и наблюдали за ловкими эволюциями седока.
Сыч был в неописуемом восторге; восторг охватил теперь и Галину. Приставивши руку к глазам, Сыч следил с удовольствием за Мазепой и приговаривал одобрительно, – добрый казак, орел, а не казак! Э, будет с него прок, будет!…
Наконец, конь, видимо, изнемог и пошел рысью, а потом вскоре и шагом. Тогда Мазепа поворотил укрощенное животное домой и подъехал к деду и к девчине, которая теперь трепетала от гордости и бурного счастья. Взмыленный конь храпел и прыскал пеной, но шел уже покорно, качая раздраженно и бессильно головой и порывисто вздымая грудь и бока; Мазепа трепал его ласково рукой по шее.
– Ну, сынку, и на Сичи тебе позавидуют, будь я бабой, коли не так! – вскрикнул восторженно Сыч. – Этакого черта взять сразу в «лабеты», да это разве покойному Кривоносу было с руки!
– Так, так! Первый лыцарь! – закричал Безух, а Немота только замахал усиленно руками.
– Спасибо, диду, и вам, панове, на ласковом слове, – отозвался взволнованный и раскрасневшийся Мазепа; глаза его горели торжеством и удачей, и с новой стороны пленяли Галину: она не удержалась и бросилась, было, к коню, но последний пугливо отскочил в сторону, хотя и был тотчас же осажен сильной рукой.
– Будет, будет! Вставай уже, Немота возьмет коня! – попросила трогательно Галина.
– Галина тут перепугалась за тебя, страх! Молода еще, ничего не понимает, – заметил Сыч, подмигивая бровью, – разве можно за казака на коне бояться!
– Так то за казака, а то за пана, – усмехнулась радостно девчина и опустила глаза.
– Ха, ха! Моя любая, – все-таки попрекает, – отозвался Мазепа и, соскочив при общем одобрении с коня, передал его Немоте.
Целый вечер только и толков было, что о Мазепе, о его ловкости, о его смелости, да об его игре. Вспоминали всех знаменитых наездников и торбанистов и находили, что Мазепа превосходит их всех.
С этого дня жизнь Мазепы на хуторе наполнилась еще всевозможными разнообразными удовольствиями: то он укрощал диких коней, то стрелял метко из лука, то пробовал дедовские рушницы, то сражался с Сычом на саблях.