Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Негромко прочитал он, почти не заглядывая в текст, и слегка откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее…
Донская степь, осоловев от солнца, недавних дождей и вольного ветра, натянула на себя толстенную, дурманящую буйными травяными ароматами зеленую шкуру и отмахивалась бодылками ковыля от назойливых путников, словно от мух. В двух колясках, тащившихся по еле видимой дороге в сторону Новочеркасска, сидели господа офицеры. В одном из них Александр Гаврилович с удивлением узнал себя молодого. Постой, постой-ка, когда же это было? Уже тридцать лет назад? Он в чине подполковника добирался тогда к новому назначению на Дон к своему бывшему командиру по лейб-гвардейскому гусарскому полку, а ныне начальнику штаба Войска Донского милейшему Михаилу Григорьевичу Хомутову. И к нему в попутчики напросился славный приятель по тому же полку поручик Лермонтов. Колючий, невозможный Мишель. Вот он во второй коляске. Ох, чего же стоило ему уломать Александра Гавриловича со своей репутацией игрока и бретёра! В ход пошли и мольбы, и укоры, и даже презент – серебряный портсигар Лермонтова с летящей по полю гончей Александр Гаврилович хранит и поныне. Правда, маисовые пахитоски, что наполняли портсигар, были ими выкурены, чередуясь с трубкой, ещё не доезжая Новочеркасска. Да Бог с ними, с пахитосками…
– Ведь ты обязательно станешь вести себя дурно, Мишель.
– Отчего же, До-Ре-Ми? – Лермонтов залился таким непорочным смехом, что подполковник Александр Реми только развёл руками – обижаться на давнюю дразнилку и вновь доводить дело чуть ли не до дуэли? Право, пустое.
– Мишель, ну что за ребячество!
Они ехали из Москвы вместе уже который день. Частенько Лермонтов перебирался в четырёхместную коляску Реми, и тогда откупоривалась дежурная бутылка красного вина, и вперемешку с тостами слагались новые строки, дурными голосами орались все песни, что только могли прийти на ум двум гусарам. Благо, в их обществе дам не наблюдалось. Возницы их на барские проделки вздыхали, иногда широко крестились на особо залихватские припевы. Особенно с непривычки маялся молодой кучер Ванька из тархановских крестьян Лермонтова.
– Послушай, До-Ре-Ми, – спросил Мишель как-то, когда они, оставив коляски, взошли на очередной курган. – Давно хотел полюбопытствовать, ты швейцарских кровей? Или, как говаривали в полку, из голландцев? Фамилия больно чудная.
– Я – русский офицер, – Алекс Реми развернул к Лермонтову тонкое большелобое лицо с ухоженными черными гусарскими усиками, но, не заметив в друге всегдашней усмешки, продолжил:
– А род мой французских гугенотов действительно из Швейцарии, куда предки бежали давным-давно от преследований католиков. Если тебя это интересует, то проживали они в кантоне Во �