Можно много спорить, но от исходных истин никуда не уйти. А исходная истина в данном случае заключается в том, что есть два типа писателей. Одни из них пишут на основе самопознания, интроспекции, неустанно изучают себя, свой внутренний мир и законы внешнего мира выстраивают по аналогии с миром внутренним. Другие – открыты навстречу объективной действительности, их не слишком занимает собственное «я», зато чрезвычайно интересуют окружающие люди, их характеры, плоть жизни. Разумеется, это разделение целиком условно, и речь может идти лишь о преимущественной писательской установке: у Бунина не все проникнуто гармонией целостного чувственного восприятия, и у Достоевского не всё подвергнуто беспощадному мыслительному анализу.
Олега Финько можно с уверенностью отнести к писателям-«объективистам», склонным к панорамному, эпическому изображению действительности. Без большого труда угадываются литературные истоки его творчества, традиции, которые он продолжает, характерные черты «школы», которая уже пройдена, литературные пристрастия. Своеобразный жизнелюбивый стоицизм, свойственный, например, творчеству М.А.Шолохова, заметен и в первой книге Олега Финько.
В ней всё подчинено одной цели – созданию жизненной панорамы: композиция, при которой каждый рассказ идейно и сюжетно подчинен развитию общей темы; постоянные герои, судьбы которых прослеживаются и характеры которых типизируются на протяжении всей книги; точно определенное место действия – районный городок Егорьевск. И наконец, самый стиль повествования – последовательно обстоятельный, конструктивный, содержательно емкий, предметно изобразительный, динамичный. Динамичный потому, что герои действуют и взаимодействуют. Такая проза с удовольствием читается, особенно если она остро конфликтна. А надо сказать, что Олег Финько любит конфликт и его возможности, любит сталкивать героев, движимых взаимной любовью или ненавистью. Да и какой может быть мир в городе, оккупированном немцами? В душах людей, подвергнутых жесточайшему испытанию?
Безусловно, автор, а с ним и читатель, отдает предпочтение тем людям, которых сплотила общая беда, которые, как Генка или Нина Павловна в рассказе «Собачья смерть», сопротивляются расщепляющему воздействию оккупации; только благодаря этому неусыпному сопротивлению они способны сохранить целостность натур и веру, безмерное терпение, которое в конце концов – по закону количественных накоплений – переходит в ярость и месть. В то время как завоеватели морально деградируют, порабощенные сплачиваются для борьбы и изгоняют их. Таков неизбежный исход любого завоевания и подчинения, какими бы цивилизаторскими целями они не прикрывались. И в жизни Егорьевска, в судьбах его жителей отразились перипетии всенародной борьбы – попятное движение и отчаяние, момент равновесия, а затем наступление и победное торжество.
Но егорьевские были свидетельствуют не только о тех, кто выжил или с честью погиб, они свидетельствуют и о тех, кто не выдержал испытаний, душевно расщепился, погиб бесчестно. Иначе они не содержали бы всей правды о войне и жизни как она есть. Среди жителей Егорьевска оказались и такие, которые преходящие, чуждые русскому человеку порядки вермахта приняли за вечные. Писатель молодой, но серьезный, Олег Финько исследует и этот тип людей – мимикрирующих, приспосабливающихся, утративших веру в себя и в социальную справедливость. В рассказе «От щедрот своих» исследована парадоксальная ситуация: предательство по добродушию. Вера Чулина не способна возмущаться и ненавидеть; она любит и жалеет всех, без разбора; для нее все равны – любопытная черта! – все одинаковы, поэтому, когда советский госпиталь занимают немцы, она остается в нем работать; впрочем, не поэтому – по недоразумению. Она всё ищет любви и тепла, всё пытается обогреться, даже возле врагов. Возможно ли? Писатель отвечает: да, было и такое, и этот человек, мало того, что сам попадает в двусмысленное положение, – он, к тому же, наказан презрением с обеих сторон за то, что в нем не хватило нравственных сил – выбрать. А выбор неизбежен, не только на войне, но и в мирной жизни. Всегда.
Исследуя феномен двойничества, автор в последних рассказах затрагивает тему, слишком сложную для того, чтобы говорить о ней в короткой рецензии, но, на мой взгляд, как раз в этих рассказах он выходит на тот уровень обобщений, который дает основания судить о нем как о талантливом человеке. Потому что вряд ли можно считать простым совпадением возникающую подчас перекличку между образами Игната Гумылева и, скажем, Григория Мелехова, Клима Самгина или распутинского Гуськова, – людей, обделенных любовью сограждан. Следовательно, наблюдена и отображена определенная закономерность, связь…
В Егорьевске все друг друга знают: заштатный городок. После прочтения «Егорьевских былей» и у читателей возникает ощущение, что он встретился со старыми знакомыми. Впрочем, в том и состоит особенность художественного творчества – в неотразимом воздействии концентрированной жизни: ведь действительная жизнь, пожалуй, более буднична, разбавлена. Книгу закрываешь, во-первых, благодарный автору за прямую и честную прозу, а во-вторых, с легким сожалением, обращенным, может быть, не столько к нему,