Одна из женщин, сидевших на террасе, была Майя, супруга Верховного жреца; красивая и представительная, она была одета с изысканной роскошью; вторая – сестра мужа, Ранофрит, прелестная семнадцатилетняя девушка, стройная, смуглая, с большими, влажными и полными огня глазами и густыми, черными как смоль косами. Кокетливо задрапированная в прозрачную, вышитую красным тупику, она нервно обмахивалась большим веером из перьев и казалась взволнованной.
– Твои упорные отказы Потифару наводят меня на разные подозрения; будь откровенна, Ранофрит, и согласись, что для того, чтобы отвергать любовь и руку человека уважаемого, богатого и знатного, должен быть в виду кто-нибудь, кто больше нравится, – заметила Майя, окидывая испытующим оком вдруг вспыхнувшее лицо своей собеседницы.
– Ничего-то от тебя не скроешь, Майя! Так лучше уж я сознаюсь… ты угадала, – ответила Ранофрит, скрывая за веером свое смущение и пылающие щеки, – да, есть человек не столь богатый и знатный, как Потифар, но в тысячу раз более дорогой моему сердцу.
– Здесь в Мемфисе узнала ты его?
– Да, в то время, как я жила здесь с теткой Неферт; впрочем, я надеюсь, что ты его увидишь и решишь, что предпочтение мое законно.
Невольник с докладом, что благородный Гор просит чести приветствовать супругу Потифэры, прервал молодую девушку; Майе стоило только на нее взглянуть, чтобы убедиться, что тот, о котором только что доложили, и был избранник сердца Ранофрит. Едва обе женщины успели оправить свой туалет и волосы и изменить свои небрежные позы на более церемонные, как завеса поднялась и на террасу вошел молодой офицер. В той непринужденной грации, с которой он их приветствовал, был виден человек, привыкший вращаться при дворе. Гору было с небольшим двадцать лет; он был сыном важного сановника и два года уже состоял в свите фараона; в обществе его очень любили за открытый и приятный характер, а женщины сходили по нему с ума. Мать его была иностранка, и от нее он унаследовал чудный матовый цвет лица; черты его напоминали греческий тип; белокурые золотистые волосы увеличивали его оригинальную прелесть, а его стройные, гибкие и в то же время нервные формы могли бы служить отличной моделью скульптору.
Майя любезно приняла