– С деньгами мы разберемся, – заявила она. – Я пойду работать. Я позабочусь о нас.
Опять появился официант с двумя чашками кофе, поставил их на стол и сунул счет под пепельницу.
– L’addition, – сказал он и добавил: – La guerre a commencé[7].
Станислас вскинул голову.
– Что он говорит? – спросила Ада.
– Что-то насчет войны. «Герр» по-французски «война».
Официант встал по стойке смирно:
– La France et le Royaume-Uni déclarent la guerre à l’Allemagne[8].
– Началось, – сказал Станислас.
– Ты уверен?
– Конечно, уверен, черт возьми. Может, я и ни бум-бум во французском, но это я понял.
Он резко поднялся, толкнув столик и пролив кофе, сделал шаг в сторону, словно намереваясь уйти, но вернулся и снова сел:
– Ты останешься со мной? Здесь, в Париже? Устроимся на работу, ты и я. Скоро мы опять разбогатеем.
Минуту назад Ада не сомневалась, что все так и будет, но внезапно ее охватила паника, страх сдавил желудок. Война. Война. Ей отчаянно захотелось домой. Очутиться в кухне вместе с родителями, братьями и сестрами, вдыхать терпкий запах белья, сохнущего над плитой, слушать, как булькает картошка в кастрюле, а мать перебирает четки и смеется, когда отец ее поддразнивает: «Славься, Маркс, великий и могучий, да пребудет революция с тобой, да благословен ты будешь среди рабочего класса…»
Но домой пути нет; по крайней мере, в одиночку она этот путь не найдет. Ада кивнула.
– Ты не против, – продолжил Станислас, – если я назовусь Воан?
– Зачем?
– Моя фамилия слишком иностранная. Французы тоже могут меня изолировать.
– Пожалуйста, называйся.
– От своего паспорта я избавлюсь, – Станислас говорил быстро, почти без пауз, – скажу, что потерял его. Или украли. И тогда я смогу стать кем угодно. – Он засмеялся, и в вечернем солнце блеснул золотой зуб. Пошарив в карманах, он расплатился с официантом мелкой монетой и взял их багаж: – Идем.
– Куда?
– Нам нужно где-то жить.
– Гостиница, – оживилась Ада. – Мы вернемся в гостиницу.
Станислас обнял ее, потерся подбородком о ее макушку:
– Там все занято. Я их спрашивал утром. Найдем что-нибудь. Прелестный маленький пансион, например.
В комнате кровать с ржавой железной рамой и продавленным матрасом с бурыми пятнами мочи, напротив крошечный облезлый стол, стул с дыркой в сиденье, крючки на стене. Обои ободраны, но не до конца – по углам и над плинтусами они держались крепко, а под ними шуршали либо дрыхли клопы.
– Я не могу тут жить. – Ада с чемоданом шагнула к двери. Станислас никогда не был беден и не понимал, как низко они пали.
– И куда ты пойдешь? – поинтересовался он. – Без денег. В гостиницах все занято. Армия реквизировала их. – Он сел на кровать, подняв облачко пыли. – Иди ко мне, – с обезоруживающей нежностью позвал