Она вспоминает свой ужасный сон про тетю Конни. Может быть, мигрень у нее разыгралась от переживаний? Да нет, вряд ли. Когда Грейс вспоминает, что тетя Конни умерла, то не чувствует абсолютно ничего. Не подумайте, Грейс очень любила тетю Конни. Просто у нее сейчас нет времени что-либо чувствовать. Забота о ребенке напоминает Грейс некий нескончаемый экзамен, вселяющий в нее настоящий ужас. Жизнь ее идет по кругу, где все подчинено одному. Накормить ребенка. Поменять ребенку подгузник. Искупать ребенка. Убаюкать ребенка. Немедленно подойти к ребенку, как только он опять проснется.
Когда все это закончится? Когда у нее появится время, чтобы думать и чувствовать снова? Вероятно, не раньше чем ребенок достигнет подросткового возраста и сможет самостоятельно заботиться о себе. Хотя, разумеется, подросткам тоже необходимо уделять внимание: надо следить, чтобы они не попробовали наркотики, учить их водить машину и пользоваться презервативами. Грейс хочется сказать Кэллуму: «Что мы наделали? Наверное, мы сошли с ума! Нам ни за что не справиться!»
Однако Кэллум как раз таки вполне справляется. Он невозмутимо носит сынишку на одной руке, а в другой держит телефон. Если малыш ни в какую не хочет засыпать, Кэллум вальсирует с ним по комнате, напевая сонату для скрипки № 2 Моцарта.
Ее муж работает учителем музыки в средней школе. Он рассказывает Грейс о так называемом эффекте Моцарта, объясняя, каким образом классическая музыка может развить у их Джейка пространственно-временную мотивацию. Что бы это ни было, Грейс не сомневается, что самой ей этого точно недостает. Маловероятно, чтобы мать в свое время напевала ей Моцарта.
Впервые Грейс увидела Кэллума, когда тот танцевал. Это было на свадьбе их общих друзей. Грейс, сидя за столом, пила шампанское, чтобы заглушить вкус отвратительного крем-брюле, и в этот момент обратила внимание на парня, в облике которого, несмотря на прекрасно сшитый костюм, было что-то нескладное. Чересчур широкие плечи, чересчур длинные руки. Но, господи ты боже мой (как сказала бы бабушка Энигма), до чего же здорово танцевал этот мужчина! Он двигался невероятно естественно и при этом не ухмылялся самодовольно: «Да-да, все мы знаем, что я лучший танцор в зале». Грейс быстро поставила бокал с шампанским, решив, что изрядно напилась, потому что никогда в жизни не испытывала столь внезапного влечения к незнакомому мужчине. При виде этой танцующей гориллы она таяла как масло.
Ей уже исполнилось тридцать, но никогда прежде она не влюблялась так сильно и стремительно, да чего уж там – она вообще ни разу не влюблялась. Грейс всегда считала, что она не из тех, кто может потерять голову от любви, а уж тем более – от любви с первого взгляда. Она была такой расчетливой, такой здравомыслящей. Романтические сцены в фильмах вызывали у нее усмешку, Грейс не выносила их, подобно тому как другие женщины отводят взгляд от экрана, если там демонстрируют кровавые сцены. Когда на лицах мужчин-героев появлялось это слащавое выражение, у нее сразу возникало необъяснимое желание чихнуть.
Так что, когда Кэллум заехал за ней (это было их третье свидание, и они собирались