– Я слушаю вас, продолжайте.
– …но без той предвзятости, которая граничит с нетерпимостью, а может быть, даже и с ненавистью.
– Понимаю, что это вы обо мне… но не понимаю, откуда вы… обо мне…
– Почувствовал. Это всегда очень хорошо чувствуется.
– Будь на то моя власть, – проговорила она, – я запретила бы десантникам жениться.
– Можно проще: не выходить за десантника замуж, вот и все.
Он заметил, как она вздрогнула. Это сильно и неприятно его удивило, и он подумал, что никогда еще не доводилось ему совершать столько промахов на протяжении одного часа.
– Замечательный город, – сказал он и залпом выпил чашку довольно горячего кофе. – Аркад произвел на меня впечатление… Респектабельный город, солидный. Все четыре кита на месте… – Мелькнула мысль: «Разговорился… Кофе, что ли, виноват?»
Она рассеянно покивала. И словно очнувшись:
– Что… какие киты?
– Ну, эти… хлеб, энергия, вода, металл. На которых… э-э… современная цивилизация.
– А… Да, конечно, киты… Хлеб с маслом. Энергия… Сколько угодно. Металл. Вода. Море воды… Кстати, видели вы наше Море?
– Море?.. Нет, не видел.
– Только что ушла моя подруга. Жаль. Она бы вам его показала. Я не могу. У меня через сорок минут один умный опыт в лаборатории субкритических модификаций. Чувствую, не получится.
– Опыт?
– Да. А на Море вам непременно надо взглянуть. Глазам не поверите… Значит, пятый кит утонул?
– О чем вы? – спросил он осторожно.
– Об утопленнике, разумеется. О том самом – пятом. Который взял да и утонул. Как-то места ему не нашлось среди четырех… – Она старалась говорить спокойно, однако голос ее изменился от напряжения. – Ладно, не будем. Сотни тысяч раз уже слышали: нравственность – служанка потребности. Миллионы раз… Строптивая, своенравная, но служанка. И самое печальное, что это наполовину правда.
«Черт!..» – подумал он, глядя на нее в упор.
– Не смотрите на меня так, – сказала она. – Я сегодня, верно, не в своей тарелке, но я в своем уме.
Она попыталась улыбнуться. И это было самым худшим из всего, чем успела она его огорошить. Теперь он видел, что ей действительно двадцать девять и ни годом меньше.
– Послушайте, вы, экспансивная меркурианка… – холодно произнес он. – Вид у вас сейчас, прямо скажем, неважный, но по какому, собственно, поводу вы взвинчены? Спрашиваю не из пустого любопытства, я странно и неприятно чувствую себя центром вашего неудовольствия.
– Да, – подтвердила она. – К сожалению. Я очень виновата перед вами и перед собой, что позволила вам это почувствовать. Сегодня меня одолела какая-то сумасшедшая, горькая, острая жалость к себе, к вам, людям вашей профессии, и вот… все это вдруг… неожиданно выплеснулось. Понимаете?
– Нет. Что вам за дело до нашей профессии?
– Я говорю о людях. – Глаза ее сухо блеснули. – Только о людях.
– Чуть раньше вы говорили о ненормальности нашей работы.
– Это