Вдруг он исчез, словно сквозь землю провалился.
– Господи! Свят, свят!.. Где он пропал, матушка?
– Точно сгинул… И не взвидела, как исчез из очей.
– Не бес ли то был в образе Упадыша?
И Марфа и сын ее перекрестились. Маленький внучек Исаченко с испугом припал к коленям бабки. Другие женщины, бывшие в насаде, тоже испуганно крестились. Исачко лепетал:
– Я боюсь беса, баба, боюсь… Он с рогами и с хвостом! В церкви видел.
– Полно, Исачко, полно, дурачок, с нами хрест святой.
Вдруг, по-видимому, от того места берега, где исчез таинственный рыжий человек или «бес во образе Упадыша», донеслось до насада тихое мелодическое пение. В тихом утреннем воздухе, когда ни один лист на деревьях по берегам Волхова не шевелился, ни прибрежная осока и камыш не шептались между собою, а только слышалось тихое, равномерное полосканье весел в воде да переливчатое журчанье у крутых боков насада – пение это сделалось до того мягким и чарующим, что все сидевшие в насаде в изумлении прислушивались к нему, как к чему-то таинственному, может быть тоже бесовскому, а маленький Исаченко, раскрыв свои большие, светящиеся недоумением глаза, так и застыл в немом ожидании чего-то неведомого, чудесного…
– Господи Исусе! Не бесовское ли мечтание сие?
– А чи не он ли то – рудожелтый?..
– Ах, сестрицы мои! Что-ой-то?
– Ниту, братцы, то, знать, русалка манит коего чоловика, – послышалось между гребцами.
– И то она – русалка простоволоса…
– Мели гораздо! Ноли топерево ночь?
– Не ночь, ино утро, чаю.
– То-то, чаешь… А русалка только ночью косу-то чешет да молодцов заманивает.
– Чу-чу! Слова слыхать… слышь-ко!
Действительно, слышались слова, произносимые женским голосом:
Калина-малина моя
Кудреватая!
Почто ты, калина, не так-такова,
Как весеннею ночкой была?..
– И точно, песня не русалья…
– Мели – русалья! Наша – новугорочкая песня.
– А то бывает и морская девка, что вон у нас на корме с рыбьим плесом…
– Ахти, диво дивное!
Но скоро из-за берегового уступа показалась и сама таинственная певунья.
– Ах ты, Перун ее убей! Вон она…
На береговом склоне, на выступавшем из земли камне, вся обложенная травами и полевыми цветами, сидела молодая девушка и, по-видимому вся поглощенная рассматриванием набранных ею цветов и зелени, задумчиво пела. Белокурые, как лен, волосы ее, заплетенные в толстую косу и освещаемые косыми лучами утреннего солнца, казалось, окружены были каким-то сиянием. Одежда ее состояла из белой, расшитой красными узорами сорочки и пояса, перевитого зелеными листьями. Из-под короткого подола виднелись босые ноги и голые икры. При всей бедности и первобытной девственности этого наряда тонкие красивые черты и красиво вскинутые над ясными глазами темные брови этой таинственной дикарки невольно приковывали к себе