У борджигинов Сочигэл долго не могла привыкнуть к новой жизни. Есугей и его братья, влиятельные нойоны, повелители многих тысяч, жили так, как у онгутов живут какие-нибудь сотники. Днями и ночами они носились по степи, по табунам и подданным, улаживали споры, делили пастбища, а дома появлялись только для того, чтобы сменить одежду и заседлать свежих коней.
Рабы в их айлах, не приученные к порядку, держались свободно и особенно разнузданно вели себя, казалось Сочигэл, при ней. Это сильно раздражало ее, с детства привыкшую к покорности своих служанок. Как-то, в отсутствие Есугея, она даже порывалась уехать домой, к родителям, отчаявшись приучить двух вредных рабынь к тому, чтобы по утрам подавали ей разогретую воду для умывания. Ее кое-как удержали родственники мужа, но они никак не могли понять, что ей нужно, чем она недовольна. Сами монголы не умывались и с несказанным удивлением восприняли эту ее привычку. Они даже заподозрили у нее болезнь вроде чесотки и в первое время многие опасались приближаться к ее юрте. Старухи глухо ворчали: не в меру избалована новая невестка, от такой не жди добра.
Сам Есугей дружелюбно относился к ней, прощал ее прихоти и то, что она целыми днями полеживала на мягких шкурах в то время, когда Оэлун непрерывно была занята работой. Но Сочигэл своим женским чутьем видела, что душа Есугея принадлежит старшей жене, а к ней он приходит лишь по долгу. В отсутствие мужа она коротала одиночество, вышивая рисунки на тканях, убивала время как могла.
Понемногу и она притерпелась к простой и неприхотливой жизни. Незаметно отвыкла и умываться по утрам, и красить ресницы перед медным зеркалом.
Позже она поняла, что и здесь, у монголов, есть лучшие стороны: молодые замужние женщины живут хоть и просто, но вольно, могут без провожатых ездить по степи, могут без оглядки говорить и смеяться – за ними нет никакого присмотра. У найманов и кереитов молодые женщины, на которых налагается множество строгих запретов, о такой свободе не могли и мечтать. Своевольной Сочигэл такая жизнь была по нраву, и как-то, после долгих раздумий, она окончательно решила, что и с монголами можно как-нибудь прожить.
Но затаенное чувство презрения к ним, к их грубым нравам, приличным в ее родном племени лишь низшим людям, черной кости, сидело в ней крепко, таясь в ее молчаливых взглядах из-под длинных, изогнутых ресниц. Это чувство с самого начала было нацелено на Оэлун, ее соперницу: дорвалась до нойонского ложа, а сама ходит в телячьих шкурах и смазывает руки коровьим маслом. С плохо скрытой усмешкой она смотрела на нее, когда та бралась за подойник и сама варила еду для детей. Сравнивала себя с ней.