– Мало, – кивнул Гешка и, чтобы Тамара не видела его лица, присел у камина, снял с крючка кочергу, сунул ее в угли.
Огонь замерцал искрами.
Рядом с Гешкиным плечом пролетел окурок, нырнул в пламя, засветился, растворяясь в углях.
– Ладно, – сказала Тамара, – тогда я тебя обрадую.
Гешка изо всех сил делал вид, что занят углями.
– Могу предложить за смехотворную цену штатовскую «варенку» под вельвет. Последний писк моды. Я бы себе оставила, но куртка в плечах великовата.
Гешка грохнул кочергой по поленьям. Над дымоходом закружился рой огненных мух, и клуб дыма мячом выпрыгнул из камина в комнату.
– Чего ты молчишь? – Тамара коснулась кончиком сапожка его плеча.
– Думаю.
– О чем?
– Мне нужны теплые вещи… Я не могу даже выйти отсюда.
Тамара поняла его по-своему:
– Нет, сейчас у меня ничего теплого нет. Весной, если хочешь, попробую достать тебе канадскую «аляску».
– Тамара! – с болью в голосе сказал Гешка. – О чем ты говоришь? Мне наплевать на твои «аляски», я люблю тебя! У меня, кроме тебя, больше никого нет! Ни роты, ни командиров, ни друзей. Даже отца у меня нет…
Он швырнул кочергу на решетку, встал и повернулся к Тамаре.
Он не узнал ее. У Тамары было лицо пассажирки вечерней электрички, с которой пытается завязать знакомство случайный попутчик.
– Ты очень изменился после своего дурацкого Афгана, – совсем тихо сказала Тамара, глядя на огонь. – Мы так не договаривались…
«Я уже все сказал, – думал Гешка торопливо, как стоматолог успокаивает пациента, показывая ему выдранный зуб. – Я все сказал. Больше ничего говорить не надо».
Уходя, Тамара попросила, чтобы Гешка ее не провожал.
– Не выходи, на улице сильный мороз, застудишь рану.
Она подставила ему щечку для поцелуя и, застегивая на ходу дубленку, побежала по утрамбованной дорожке на станцию.
Гешку так сильно знобило, что он включил газовую колонку, встал под горячий душ и стоял бы под ним, наверное, до самого вечера, если бы не телефонный звонок.
Звонил генерал Ростовцев.
– Гена, сынок! Как ты отдыхаешь, как твое самочувствие? – Голос у него был совсем не генеральский, а старческий, каким разве что сетуют на бедную пенсию. – Я с Сашей послал тебе колбаски и молочного кое-что…
Было время, когда он представлялся Гешке высоким-превысоким. Он ходил в начищенных до блеска сапогах, поскрипывая ими и портупеей. Он разговаривал с другими офицерами ровным и холодным голосом, а те обращались к нему сдержанно-почтительно. Разве что Кочин, дядя Женя, говорил с отцом на равных. Когда он приходил к ним, мать стелила в прихожей два маленьких половичка; Евгений Петрович, не снимая сапог, становился на них и скользил по паркету в комнату. Сажал Гешку на колени и начинал что-то рассказывать про танки, пушки и самолеты. И Гешка так