– Убери пушку, пристрелишь, – простонал я.
Солдат какое-то мгновение смотрел на меня дикими глазами, – не узнавал, что ли? – потом резко бросился ко мне, упал рядом на колени.
– Товарищ старший лейтенант, вы живы, вы ранены? – и стал трясти меня за плечи. От его мокрой одежды исходил какой-то прелый запах дождя.
– Да не тискай же ты меня, дубина! Больно!
Латкин глубоко вздохнул, стянул с головы кепи, вытер ею посеревшее лицо.
– Вас задело… Лоб рассечен… Сейчас!
Он вскочил на ноги, вышел на лестницу, схватился рукой за дверное кольцо и посмотрел вниз.
– Эй, Васек, давай сюда!
Неумело и торопливо перевязывая мне лоб, Латкин взахлеб говорил, проглатывая слова:
– Вас комбат на связи ждет… Мы думали… Вы когда в окно залезли, там шарахнуло и, знаете… Так мы уже в самом центре, ничего себе… Тут уже царандойцы рядом… Комбат сказал вас хоть под землей найти, а я все время за вами… Вы знаете, что-то повязка не хочет держаться…
Радист, огненно-рыжий Василий Громаков, нелепо и смешно изобразил на пороге «смирно» и, сильно окая, спросил:
– Разрешите войти? – повернулся и, пятясь спиной, на которой висела радиостанция, подошел ко мне.
Я взял наушники, прижал их плечом к себе и сказал в микрофон:
– Ноль-первый, я Родник, прием!
– Родник, доложи, где находишься, – сразу же услышал я спокойный, даже какой-то будничный голос Петровского.
– Я в пятидесяти метрах от центра с южной стороны.
– Ясно. Я недалеко от вас… Будь осторожен, площадь в тесном кольце бородатых. Поддержи огнем «зеленых».
– Они уже в центре, – ответил я, выглядывая в окно.
– Отлично, Родник, отлично… Знаешь, что мы нашли? Винтовки с расщепленными прикладами… Привет миролюбцу. Отбой!
Я ухватился рукой за радиостанцию, сгибая своей тяжестью Громакова, и встал на ноги.
«Оборин, Оборин… Где он сейчас?» Не знаю почему, мне стало тревожно на душе.
Глава 8
Узкую улочку заволокло дымом. Он тонкими струями плыл над землей, и оттого казалось, что дувалы с черными пятнами, дорога, усеянная, как шелухой от семечек, гильзами, слепые дома медленно движутся куда-то вперед, в серую утреннюю мглу. Солдаты сидели на земле, стояли вдоль дувалов, лежали на срезах стен, глядя в одну сторону, туда, где еще раздавались редкие щелчки выстрелов, откуда тянуло тошнотворным запахом жженой резины. Их фигуры застыли, но не было в позах той недавней упругой, будто остановленной на миг пружинной напряженности. Бой утихал…
Стоя на колене и зажав между ног автомат, Латкин торопливо запихивал в рот перловку с мясом, скреб ложкой в жестяной банке, энергично двигал полными щеками. Он с трудом глотал, вытягивая вверх тонкую шею, но не переставал крутить головой, осматривая все тревожным взглядом.
– Латкин, Оборина не видел?
Солдат положил банку на землю, вскочил и несколько секунд шумно сопел,